Володя заметил как-то вечером, что исчезло яркое зарево, которое обычно полыхало над заводом имени Войкова. Там, за заводом, была шлаковая свалка, и когда ночью выливали ковши со шлаком, то на десятки километров вокруг все озарялось розоватыми отсветами. Володя не зная, что коммунисты завода вместе с комсомольцами дни и ночи работали, возводя вокруг завода высокие стены кирпичей, которые замаскировали свалку, и что самолеты Черноморского флота специально подымались по ночам над Керчью, проверяя, не видны ли с воздуха каленые горы шлака. Володя не знал также, что все наиболее ценное оборудование уже вывозится города на Урал, а по ночам через пролив - на рыбацких баркасах, на самодельных плотах бочек, сбитых дощатыми настилами, - переправляют сотни тысяч голов скота, перебрасывая его на Тамань.
Не знал Володя и того, что в Керченский горком уже сыплются заявления от коммунистов и комсомольцев, от беспартийных граждан, которые просят зачислить их заранее в партанские отряды, если понадобится органовать такие. Товарища Сироту осаждали старые партаны 1919 года:
- Мы к тебе, товарищ секретарь! зачисляй. Пришло времечко и нам старые кости размять. задание.
В разных районах создавались продовольственные запасы, склады оружия, в каменоломни спускались бетонированные ванны для хранения питьевой воды. Везде - я на заводе Войкова, и на Камыш-Бурунском комбинате, и на Судостроительном - были созданы возглавленные коммунистами, смелыми и решительными людьми, группы подрывников.
Но откуда было знать все это школьнику?
Люди, которым Коммунистическая партия доверила это трудное, опасное задание, умели хранить тайну и делать до поры до времени свое дело незаметным для всех.
Все чаще и чаще стали взвывать над Керчью сирены воздушной тревоги. И тогда над Митридатом с треском лопались мелкие облачка зенитных разрывов.
Двадцать седьмого октября, когда Володя вместе со всем классом решал контрольные письменные задачки по фике, за окнами школы завыла, забираясь все выше над городом, будто взбегая на вершину Митридата, портовая сирена. Заголосили пароходы. Ветер принес далекие выстрелы зениток, словно где-то откупоривали множество бутылок одну за другой.
Дверь класса резко открылась, вошла Юлия Львовна.
- Простите, Василий Платонович... В городе воздушная тревога, - сказала она. - Ребята, книги оставьте в партах, а сами сейчас же выходите класса и спускайтесь в убежище. Спокойно. Без толкотни. Места всем там хватит. Дубинин! Ты что, считаешь себя неуязвимым? Почему ты остаешься?
- А я не остаюсь, Юлия Львовна. Только я в убежище не пойду.
- Как это так - не пойдешь? Ты разве не знаешь приказа по городу: "В случае тревоги немедленно укрываться"?
- А я в дружину записался... Мое место, может быть, как раз на крыше, а не в подвале.
Чудовищный грохот, тяжкий, все под себя подминающий, ударил по городу сверху, словно сам Митридат рухнул на Керчь. В классе посыпались стекла окон. Юлия Львовна схватила Володю за руку и почти насильно вытащила его в кор
Когда Володя выбежал на улицу, он невольно остановился, подавленный ужасом. Осколки камня и стекла, кирпичная крошка покрывали мостовую. А посреди улицы, перед самым зданием школы, лежал смятый, разорванный и какой-то исполинской силой принесенный сюда огромный пароходный котел. Одним концом он врылся в землю, другим выворотил полстены у соседнего здания. С моря продолжали доноситься гулкие раскаты взрывов. Запах гари - тревожный, наводящий жуть - стелился вместе с дымом вдоль улицы. На Митридате часто били зенитки. Над портом клубился черный, обагренный сну отсветами пламени, словно кровью подтекавший, дым.
Володя бросился бежать к порту.
По дороге он узнал, что фугасная бомба с немецкого бомбардировщика "юнкере" попала в только что прибывший пароход со снарядами.
Проошел взрыв, и сила его была столь чудовищна, что котел парохода зашвырнуло с моря в центр города...
Больно было смотреть на обезображенные улицы. За какие-нибудь десять минут бомбы поковеркали много домов, вырвали деревья. Акации валялись прямо на мостовой. Одна них сползла в зияющую воронку посреди улицы. В разбитой витрине магазина, всаженная туда взрывной волной, свалилась на осколки стекла убитая лошадь. Печально звенели порванные провода, свисавшие со столба, который, падая, уперся концом в выбитое окно двухэтажного дома. Дул холодный, пронывающий ветер, отдававший копотью.
Володя услышал какой-то странный, цокающий звук, словно кто-то над самым ухом его стучал быстро и часто одной костяшкой домино о другую. Он прислушался; холодея, почувствовал, что от этого противного, где-то уже в нем самом раздававшегося цоканья его начинает всего трясти, и вдруг понял: это просто-напросто у него стучат зубы...
Ночью вновь объявили тревогу.
Быстро одевшись, Володя вылез на крышу. Где-то в вышине, пока еще далеко, небо сверлил ноющий, противный звук, чем-то напоминавший Володе жужжание бормашины в зубоврачебном кабинете, куда он однажды попал.
Город притаился во мраке осенней ночи. Черная громада Митридата высилась над затемненными домами. И вдруг на склоне горы несколько раз подряд блеснул какой-то колючий свет. Он погас, снова зажегся, три раза мигнул, потух. И вдруг в том же месте на какую-то долю секунды вспыхнул ярко-красный огонь. Прошло несколько минут, и вспышки белого и красного света возобновились.
Через минуту Володю, бежавшего по улице к штабу ПВО, задержал патруль - два моряка и милиционер:
- Ты чего бегаешь? Не слыхал тревоги, что ли?
- С Митридата фашистам сигналит кто-то! - заторопился Володя и потянул милиционера за угол, откуда был хорошо виден склон Митридата.
Пришлось подождать некоторое время; а сигналов-то как раз и не было, и патрульный уже хмуро посматривал на Володю. Но вот у вершины Митридата опять остренько сверкнул несколько раз подряд белый свет, сменился красным и погас.
- Как твоя фамилия?.. - быстро спросил милици - Дубинин? Владимир? Стой, значит, здесь и следи, откуда свет будет, а мы моментом доложим дежурному.
Патрульные побежали за угол. Володя остался один. Свет на Митридате опять зажегся было, но после короткой, словно оборванной вспышки пропал и больше уже не возобновлялся. Володю очень тянуло сбегать самому на Митридат и узнать, что там проошло, но он помнил наказ патрульного и терпеливо стоял на месте, пока не объявили отбой...
Фашисты бомбили теперь Керчь почти ежедневно. И днем и вечером взвывали сирены, улицы пустели. Тяжелые удары сотрясали город. Потом, после отбоя, на улицах появлялись бледные, растерянно озиравшиеся люди, смотрели на знакомые улицы - и не могли узнать их, искали свои дома - и не находили...
После очередной бомбежки, во время которой Володя таскал на своей улице малышей в убежище, но сам не оставался там, он, едва дождавшись отбоя, сказал себе, что надо решительно действовать, то есть отправляться на фронт. Там, по крайней мере, если придется погибнуть, то смертью храбрых на поле боя.
Много людей входило и выходило дверей дома, на котором была прибита табличка: "Военный комиссар города Керчи".
Володя долго бродил по коридорам, где сновали военные. Никто не обращал на него внимания, все были заняты своим делом. Пахло тут, как пахло во многих военных учреждениях: сапогами, кожей, ремнями, махоркой и какой-то дезинфекционной жидкостью. Наконец Володя разыскал дверь, на которой была дощечка: "Военный комиссар". Он постучался один раз, второй, и так как ему никто не отвечал, то приоткрыл дверь и вошел в кабинет. В глубине комнаты за столом, на котором не было ни одной бумажки и вообще ничего не было, кроме чернильницы, сидел плотный человек с круглой стриженой головой. В петлицах у него были майорские "шпалы". Комиссар, отвернувшись к подоконнику, на котором стоял телефон, внимательно слушал, редка отрывисто поддакивая.
- Так... Да... Есть... Пойдет... Хорошо... Все? Действуйте!.. Тебе что? - обратился комиссар к Володе.
- Товарищ комиссар, разрешите... - начал Володя.
- Это надо было вон там говорить, у дверей.
- А я с той стороны стучался...
- С той стороны не вышло, так ты на эту перебрался! - усмехнулся коми - Ну, с какой стороны ни явился, выкладывай скоренько, с чем пришел!
Володя выпрямился, сдвинул каблуки, хотел отчеканить совсем по-военному, но от волнении сбился:
- Товарищ комиссар, разрешите... У меня к вам просьба: запишите меня, товарищ коми..
- Куда тебя записать?
- На фронт. Ведь добровольцев берут.
Комиссар, который уже успел вынуть стола какие-то списки и водил по ним пальцем, словно Володя уже перестал интересовать его, не спеша поднял голову.
- Школьник? Учишься? - спросил он.
- Учусь в седьмом классе. В школе имени лейтенанта Шмидта. Сейчас почти отличник.
- Занятия в школе идут?
- А что с того?
- Рассуждать тебя я пока как будто не просил. Тебя спрашивают: занятия в школе идут?
- Уже второй месяц, как идут, товарищ коми В эту минуту Володе уже не очень хотелось, чтобы занятия шли.
- Так, - промолвил комиссар, - оч-чень хорошо, что занятия идут. Вот пусть они и идут. Понял? Кстати, как тебя величать-то?
- Дубинин Владимир Никифорович. Год рождения тысяча девятьсот двадцать седьмой.
- Ты что, капитана Дубинина, что ли, сын? - полюбопытствовал комиссар и уже не так сурово посмотрел на Володю.
- Так точно! - по-военному ответил воспрянувший Володя.
- Как же, знаю твоего отца. А как он на твои намерения смотрит?
- Я у него уж просился, а он не взял, как на флот уезжал, - с неохотой прнался Володя.
- Не взял? Так, - отчеканил военный коми - А ты, Владимир Никифорович, значит, решил действовать в обход, с тыла зашел, так сказать. Вот что я тебе скажу, парень... Есть добровольцы, а есть - я их так называю - самовольцы. Разницу чувствуешь? Вот как по-твоему; ты кто?
Володя молчал.
- Военную дисциплину понимаешь? - спросил коми
- Понимаю, товарищ военный коми
- В каком классе, говоришь, учишься?