- Добрый вечер, Юлия Львовна! - сказали оба провинившихся.
- Здравствуйте, - отвечала Юлия Львовна. - Что это вы вздумали так поздно, на ночь глядя?
- Да, поздно, - пробормотал Володя. - На них скоро не воздействуешь... Ну, говорите, как обещали. Все уж говорите, чего там...
Он решительно повернулся к своим спутникам.
- Юлия Львовна... - начал Донченко.
- Юлия Львовна, - заторопился Кленов, - вот мы все - Миша Донченко, и я, и Володя...
- Обо мне можешь не говорить, я сам, - остановил его Володя.
- Юлия Львовна, - сказал Кленов и толкнул вперед Донченко, - мы просим у вас прощения. Это я первый начал, я больше не буду.
- А потом я уж... - тихо добавил Донченко.
- А я, вместо того чтобы на них воздействовать, сам начал смеяться... потому тоже виноватый. Я, Юлия Львовна, вовсе не отпираюсь. И мы решили сейчас пойти сперва к вам, а потом прямо к Ефиму Леонтьевичу... Только мы не знаем, где он живет.
- Ефим Леонтьевич очень плохо себя чувствует после сегодняшнего. Он больной человек, - сказала Юлия Львовна. - Я думаю, он уже лег. Сейчас я пойду постучусь к нему.
Все трое невольно попятились к дверям.
- А разве он тут?..
- Да. Ефим Леонтьевич пока что остановился в нашем общежитии, ему дали комнату. На днях ему обещали квартиру от горсовета. Только вряд ли она ему понадобится, потому что он как будто собирается уехать Керчи.
Мальчишки переглянулись в смятении.
- Может, еще останется?.. - нерешительно спросил Володя.
- Мы его попросим, - подхватил Кленов.
- Вытрите ноги и проходите ко мне, а я сейчас погляжу: может быть, он еще не спит.
- А вы уже сами нас простили? - решил уточнить Володя.
Юлия Львовна пожала прямыми плечами:
- Ну, это там видно будет, это теперь все зависит от Ефима Леонтьевича: если он согласится простить вас, тогда уж и мне придется.
Она вышла кухни, проводила мальчиков к себе. Светлана подставила ребятам стулья, а сама встала в сторонке, у стола, где лежали сложенные классные тетрадки.
- Поди, все отметки подсматриваешь? - съехидничал Володя. - Хорошо, когда мать учительница!
- Как тебе не стыдно, Дубинин! - возмутилась Светлана. - Ты что, маму не знаешь? Она ко мне еще строже, чем ко всем, и дома ни одной тетрадки не показывает.
За дверью послышались шаги, мальчики вытянулись, вскочив со стульев.
- Вот пожалуйте, Ефим Леонтьевич, - сказала учительница за дверью, распахнула ее и пропустила вперед Ефима Леонтьевича.
Ребята робко взглянули на учителя. Он был в том же пиджаке, что и утром, но, должно быть, без воротничка, потому что левой рукой придерживал на груди поднятый отворот.
Ребятам показалось, что Ефим Леонтьевич очень оброс за день - так потемнели его щеки, и глаза под очками были красные, словно обожженные.
- Здравствуйте. Вы ко мне? Что скажете? - тихо спросил учитель.
И Володя, став прямо перед ним, отвечал:
- Ефим Леонтьевич, пожалуйста, простите нас!
- А разве ты у них главный? - удивился учитель, вглядываясь в лицо Володи.
- Нет... Я весь день все думал. Я и папе все сказал, а он говорит: иди прямо и воздействуй. Я вот на них воздействовал, и они тоже теперь... Ну, говорите, что же вы молчите!
- Это я передразнивал, - еле слышно прнался Кленов.
И опять Донченко тихо добавил:
- И я немного тоже...
- А я... - сказал Володя, - я тогда на них не повлиял, а стал сам... Моя фамилия Дубинин Владимир, - неожиданно закончил он и поднял голову, прямо глядя в лицо учителя. - И мы вас очень просим, чтобы вы с нами занимались по истории!
Ефим Леонтьевич беспомощно развел руками. Пиджак на груди у него раскрылся, обнажив что-то привязанное полотенцем - круглое, красное, булькнувшее водой. Поймав удивленный взгляд ребят, Ефим Леонтьевич обеими руками запахнул пиджак и виняющимся голосом забасил:
- Это пузырь у меня тут с холодной водой. Сердце у меня, ребята, немного пошаливает, горячее чере.. Вот я его и решил остудить. А теперь уж не надо! - И он словно груди вырвал пузырь и отбросил его на стул. - Я, ребята, той породы чудаков, о которых один поэт сказал: "Извиниться перед таким - значит стать его лучшим другом..." Ну, вообще-то пустяки. Раз, говорите, заниматься - так все в порядке. Будем заниматься, друзья.
- А в музей сходим? В лапидарий, на Митридат пойдем? - осторожно поинтересовался Володя.
- И в лапидарий пойдем, и на Митридат пойдем, и все облазим, и все будет хорошо. Верно, друзья?
И мальчики вместе со Светланой восторженно, раскатисто гаркнули:
- Верно!
Едва очутившись в темном дворе, друзья принялись от радости колотить друг друга и толкаться, а потом, обнявшись, плечом к плечу зашагали вн по крутым темным улицам, распевая во всю глотку песню кинокартины, которую они видели только в прошлое воскресенье:
Три танкиста, три веселых друга -
Экипаж машины боевой...
Дома уже начали беспокоиться, когда на лестнице заскрипели перила, хватаясь за которые Володя в три приема перемахнул через все ступеньки, и вот он сам появился в зале с довольной, улыбающейся фиономией.
- Ну? - спросил отец, загораживая ладонью, как щитком, глаза от стоявшей возле него настольной лампы. - Грех с души, душа на место?
Володя уже расстегнул пальтишко: под ним алел пионерский галстук.
Глава VII
НАУЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
Это случилось вскоре после того, как Ефим Леонтьевич выполнил свое обещание и сводил весь класс в лапидарий.
Удивительные вещи открылись перед маленькими экскурсантами во время посещения музея. Прежде всего оказалось, что название "лапидарий" происходит от слова "ляпис", что по-латыни обозначает "камень". Поразительное дело: сколько раз Володя и его товарищи лазили по склонам Митридата, видели серые рубчатые колонны музея, иногда, разглядывая картинки в учебнике старших классов, находили на страницах ображения зданий с такими же колоннами и удивлялись, сколько везде было лапидариев. А оказалось, что музей в их городе по архитектуре своей скопирован со старинного греческого храма Тезея и внутри него хранятся источенные временем каменные плиты, надгробия, драгоценные для ученых, знаменитые на весь
Самые озорные притихли, когда Ефим Леонтьевич вместе с руководителем музея - смуглым и светлоглазым человеком с седыми, коротко подстриженными усиками - повел ребят мимо монументов, гробниц, каменных ванн и плит, огромных кувшинов - амфор и пифосов, внутри которых можно было бы поместиться целому пионерскому звену. И странно было думать, что все эти вещи сделаны руками людей, которые жили тут же две с лишним тысячи лет назад. Диковинные украшения, искусно вырезанные на камне цветы, узоры, боги, галеры, ображения грифонов (львов с орлиными головами), фигуры воинов, угловатые греческие буквы, обломки каменных скамей - все это хранило следы давно прошедших веков, когда Керчь была еще Пантикапеем, а Камыш-Бурун звался очень смешно - Дия-Тиритака. Но и тогда, в те далекие времена, в каменоломнях добывался светлый ракушечник, и него строили города, дома и храмы. Из того же камня и теперь был выстроен город.
Володя осторожно обходил ноздреватые полустершиеся камни, каждый которых имел свою тысячелетнюю историю, а Ефим Леонтьевич рассказывал о древних войнах, от которых дрожали камни Пантикапея, о жестоком царе Митридате, имя которого приняла гора, где теперь стоял музей. Рассказал Ефим Леонтьевич о солнцеголовом Савмаке - отважном вожде восставших в Пантикапее скифских рабов, которые сделали его, тоже раба, своим царем. Держава Савмака простиралась почти на весь Босфор, но Савмак пал в неравной борьбе с Митридатом.
Володя сразу возненавидел Митридата... Но тут он узнал, что почти в те же годы один римских полководцев, которые назначались сенатом Рима для борьбы со Спартаком, не мог прибыть по назначению, потому что воевал с Митридатом. После этого Володя кое-что простил владыке Боспорского царства, который хоть немножко помешал римлянам в борьбе со Спартаком.
Так открывались в мире какие-то ошеломляющие связи, о которых Володя даже и не подозревал раньше, как ни задумывался он, когда был совсем маленьким, над связью, что существовала между градусником в детском саду и пометкой отца в каменоломнях...
Глядя на высеченные в камне буквы, Володя опять вспоминал про закрытое теперь подземелье, где осталась на камне памятка, вырезанная отцом в дни его славной молодости. "Вот так когда-нибудь тоже вырежут тот камень, положат в лапидарии, придут люди и прочтут: "Н. Дубинин, И. Гриценко, 1919". И увидят люди звезду о пяти концах. И поймут, какие храбрецы бились в камнях в 1919 году нашей эры..."
Володе понравилось, что сотрудник музея говорил о прошлом так, будто он сам только что был во владениях Митридата, беседовал с рабами, пробовал вино
амфор, зажигал светильники, присутствовал при ссоре Митридата с сыном...
И хотя на сотруднике музея была серая толстовка, кармана которой торчал карандаш, а на ногах сандалии "Скороход", верилось, что он бы не заблудился на улицах Пантикапея и в случае чего дотолковался бы с древними, и Савмак или сам Спартак приняли бы его как своего человека. А когда он рассказал, что высокое плоскогорье и гребень холмов, начинающийся вершиной Митридата, тянутся до самой Феодосии, где сейчас идут раскопки, Володя сразу решил, что необходимо посмотреть и эти раскопки, и где кончается гребень, идущий от Митридата. Однако когда он сказал об этом Ефиму Леонтьевичу, тот объяснил, что поездка такая - дело хлопотливое, отнимет немало времени, и если уж предпринимать ее, то разве только в дни каникул. Да и надо еще сначала кое-что пройти в классе по учебнику, прежде чем пускаться в археологию.
Но Володя не любил откладывать исполнение своих замыслов надолго. Через день у него дома состоялось совещание с Мишей Донченко и Аркашей Кругликовым. Донченко "огласился сразу, услышав план Володи, но тихонький Кругликов стал говорить, что ему потом влетит дома. Кроме того, ни у него, ни у Донченко не было денег на поездку.