- Это кто там? - раздался голос Котло -за стены. - Ты, что ли, Владимир Андреевич? Дайте тут пролезть, а то мы уж два часа плутаем. Любкин завел в самую преисподнюю. Нахвастался, что дорогу знает, а назад не выберемся.
Оказалось, что Любкин уговорил комиссара пойти с ним в совместную разведку на поиски новых ходов и они заблудились в путанице подземных галерей.
Партаны мигом раскидали камни в вырезке стены, и смущенный комиссар, кряхтя, протащил свои плеча через расчищенный лаз. За ним нехотя прополз и медленно поднялся, отряхивая пыль, окончательно переконфуженный Любкин.
Давно уже так не хохотали под землей, как в этот раз. Даже Жученков, которого не так-то легко было рассмешить, сперва держался, весь перегнувшись, за стенку, а потом совсем сполз на пол, хлопая себя по коленкам. Комиссар сначала сердито глядел на всех, а потом не выдержал и сам засмеялся во весь бас. И долго потом партаны, коротая однообразные томительные часы дежурств и караулов, вспоминали этот случай.
... Наверху стоял уже декабрь.
Запертые в камне люди жаждали узнать, что происходит на фронте, как живет страна. Эти сведения нужны им были, как вода, которой требовали их пересохшие рты, опаленные жаждой горящие губы. Узнать во что бы то ни стало, узнать правду о положении на поверхности, о войне, о Москве...
Полевой радиоприемник с батареями не успели получить перед уходом отряда в подземную крепость, а аппарат, захваченный на всякий случай Лазаревым, не действовал без электрического тока. Тогда Володя уговорил Корнилова, оказавшегося тоже большим любителем техники, устроить хотя бы детекторный приемник. Политрук решил попробовать. Но для детектора нужен был свинцовый блеск.
И вот Корнилов с Володей создали в оружейной мастерской крепости свою химическую лабораторию. Им нужна была сера. Решили добыть ее взрывчатки. Стали проводить опыты. Оба, и политрук и его питомец, однажды чуть не остались без глаз. Все же серу добыли. Скоро был готов дете В одном шурфов натянули антенну, выпросили в штабе телефонную трубку, присоединили ее, но ничего, кроме слабого хрипа, в ней не услышали. Но и этот хрип, возникавший, когда острием детектора водили по чашечке, куда был вплавлен свинцовый блеск, добытый с таким трудом, приводил всех в восхищение. Трубка переходила рук в руки. Все прислушивались к таинственным шорохам, которые напоминали о необозримом пространстве, существующем там, наверху.
Решили продолжать опыты и добиваться радиосвязи.
А время шло. От сырости почти истлели ковры, украшавшие стены красного Ленинского уголка. Расклеилась и вся рассыпалась на части гитара Нины Ковалевой. Перестал действовать патефон, стенки которого разбухли от мокроты. После таяния снега на поверхности сырость в подземелье сказалась еще чувствительнее, но зато немного облегчилось положение с водой; теперь то и дело удавалось за несколько часов накапливать воды ведра два-три, а то и больше.
Бывали дни, когда в душу людей, уже много недель не видевших белого света и порой чувствовавших себя заживо погребенными, заползала вместе с подземной сыростью холодная, отвратительная тоска. Люди замолкали, становились раздражительными, -за пустяков возникали ссоры. В такие часы спасительными оказывались затеи и шутки дяди Манто, который при всех обстоятельствах оставался неменно радушным в неугомонно болтливым.
В один таких тоскливых, медленно текущих дней партаны, приунывшие было после очередных безуспешных поисков выхода на поверхность, услышали вдруг совершенно явственно тарахтение мотоцикла. Как вестно, мотоцикл дяди Яши Манто, "чертопхайка", как называли его партаны, давно уже стоял без движения на нижнем горонте. Яков Маркович бережно смазывал чуть ли не каждый день свою любимую машину, но от сырости она все же начинала ржаветь. Дядя Яша с тоской наблюдал, как гибнет в бездействии его мотоцикл, но включать трескучий мотор "чертопхайки" командование запрещало: слишком уж шумно палил мотоцикл дяди Манто, чересчур много дыма рыгал он, а под землей и без того дышать было нечем...
Но на этот раз все услышали, что "чертопхайка" заработала. Неужели дядя Яша нарушил запрет? Все, кто был поблости, поспешили на шум.
Они застали дядю Манто сидящим в седле своего стального коня. Раскинув руки, весь огнувшись вперед, Яков Маркович крепко держал широкорогий руль. Мотор молчал, но зато сам дядя Яша, надув щеки, выпятив губы, громко и искусно ображал урчание мотоцикла. При этом он подпрыгивал на кожаном седле, наклонялся то в одну, то в другую сторону, делая виражи, переводя рычажок на высшую скорость, - словом, видно было, что Манто мчится полным ходом...
Заметив, что вокруг него собрались партаны и впереди них стоят всюду поспевающие Володя и Ваня, Манто стал как бы притормаживать машину. Он потянул за какой-то рычажок под собой, затих, лишь редка пофыркивая, и, очень строго поглядывая на всех, объявил:
- Машина отправляется на Симферополь. Пассажиры, занимайте места! Вовка, садись на багажник...
Володя не заставил себя просить второй раз. Он вскочил на кожаную подушку за спиной дяди Манто и ухватился, как полагается в таких случаях, за пояс водителя мотоцикла.
- Поехали! - провозгласил дядя Яша. - Держись на поворотах!.. - И снова запустил свой "губной мотор".
Кругом все хохотали. Дядя Яша так подскакивал на седле, что Володе пришлось крепко держаться за него, чтобы не слететь с машины. Он подпрыгивал, жмурясь и ухая от азарта. Это была лихая гонка на месте, упоительная воображаемая поездка. Дядя Яша на полном ходу успевал объявлять через плечо своему пассажиру названия знакомых мест, мимо которых они мчались в своем воображении: "Керчь-вторая!.. Владиславовка!.. Сарабуз!.. Семь Колодезей!" И люди вокруг, прислушиваясь к этим хорошо знакомым названиям, погрустнели, вспомнив о тех местах, поселках, селах, что остались там, наверху.
Смех постепенно смолк.
- Подъезжаем к Джанкою! - торжественно возвестил тогда дядя Манто и закрыл глаза, как бы в неможении.
Володя, заметив это, внезапно закричал ему в самое ухо:
- Дядя Яша! Смотри, куда едешь, в ров угодишь!
Яков Маркович невольно вскочил, распрямившись во весь свой рост, и тотчас же ударился своей многострадальной макушкой о каменный свод.
Это сразу опять всех развеселило, а дядя Яша, плюхнувшись на седло мотоцикла, сердито объявил:
- За нарушение правил движения, за разговор с водителем во время поездки, пойдешь на камбуз вне очереди чистить картошку!
И потащил хохотавшего Володю к себе на кухню.
x x x
Пятого декабря торжественно отпраздновали День Конституции. Так как часть партан несла караульную службу, то в Ленинском уголке собирались дважды - днем и вечером. Манто в этот день сделал какой-то необыкновенно вкусный рулет консервов. Володя красиво разрисовал специальный номер "Боевого листка", в котором выступили со статьями многие "подземкоры", как называли партаны тех, кто писал для стенгазеты. Возле "Боевого листка" был специально поставлен фонарь, чтобы все могли когда угодно подойти и читать, что там написано.
Партанская стенгазета была нисколько не хуже тех, что выпускались до войны на поверхности. Была здесь и передовая, написанная комиссаром, и стихи Нины Ковалевой "Мы увидим свет". Была заметка Корнилова о том, как хорошо работают пионеры. Имелась и карикатура, ображавшая Яшу Манто, -под земли пробившего головой камень: он высунулся на поверхность, а фашисты в ужасе бегут от него во все стороны. Не обошлось и без критического материала: тетя Киля разоблачала какие-то непорядки на камбузе и корила нерадивых помощниц дяди Яши.
А сверху, через весь "Боевой листок", Володя крупными буквами выписал слова брошюрки, которую дал ему для этого комиссар: "... Конституция СССР будет обвинительным актом против фашма, говорящим о том, что социалм и демократия непобедимы".
Так жили советские люди, добровольно обрекшие себя на заточение в камне, отказавшиеся от света, чистого воздуха, воды и всех привычных условий человеческого существования, для того чтобы своим хотя малым подвигам облегчить народу великую победу над врагом человечества.
Но враг был силен, жесток, хитер, и надо было заранее узнавать все его планы. В последние дни в галерею верхнего яруса проникал сверху какой-то скрежещущий ровный шум, словно на поверхности проводили бурение. Необходимо было выяснить, что предпринимают враги. И тогда Володя опять стал проситься в разведку.
- Дядя Гора, - говорил он Корнилову, - ну честное же слово, есть у меня одна дырочка про запас! Туда никто, кроме меня одного, не пролезет. Ну, разве только Олюшка Лазарева. Только она уж больно мала. А я - в самый раз, дядя Гора!
- А почему ты раньше про этот лаз молчал?
- Военная тайна, дядя Гора, - смутился немного Володя, но тут же чистосердечно прнался: - Я его, этот лаз, случайно нашел, когда ходил один раз наверх без спросу. Смотрю, светится. Я хотел было сказать, а потом думаю: влетит мне, что я туда таскался. И решил оставить для себя про запас, когда опять наверх в разведку выйти разрешат... Только там, кроме меня, никто не протиснется. Вот теперь в пригодилось, теперь уж и ругать не будут.
Корнилов сообщил командованию о просьбе Володи направить его в разведку и рассказал о тайном лазе, который маленький разведчик держал на этот случай. Лазарев поручил самому Корнилову проверить выход, и политрук вместе с Володей направился туда. Но до самого лаза Корнилову дойти не удалось: он "два не завяз в узком, щелистом проходе между камнями.
- И как ты пробираешься? - удивлялся потом Корнилов. - Там только мыши впору проскочить. Ну и ящерица же ты!
А Володя ползком подобрался к лазу и высунулся него. Он едва не задохнулся, глотнув свежий морозный воздух. Когда немного улеглась боль в глазах от дневного света, он сумел высмотреть все, что ему требовалось. Он убедился, что лаз выходит далеко за пределами района каменоломен, который немцы обнесли колючей проволокой. Ясно было, что немцы ничего не знают об этой лазейке. Кроме того, он увидел, что земля наверху покрыта свежим снегом. Но показываться здесь, над каменоломнями, днем было нельзя. Следовало переждать ночь, чтобы незадолго до рассвета, пока не развиднелось, скрытно выйти наверх и отползти подальше от лаза.