Это "Леонид Красин" могучим своим тифоном дал подходный гудок.
Уже махали с берега платками, шапками и отвечали тем же с борта теплохода, который был теперь совсем блким и оказался очень высоким, как стена большого дома. Стена эта надвигалась. Между ней и пирсом клокотала вода, пролетали со свистом тросы, которыми притягивали теплоход к берегу. Глаза Володи, полные жадного нетерпения, обегали палубу корабля, иллюминаторы, надстройку, мостик. Наконец Володя увидел и сразу прнал: на мостике, перегнувшись через поручни, что-то крича матросам, которые подтягивали канат, перехватывая его руками, в кожаном черном пальто с меховым воротником, в шапке-ушанке с гербом торгового флота стоял отец его - Никифор Семенович.
- Вон папа... смотря, мама!.. Вон, на самом верху, выше всех! - обрадовался Володя и крикнул: - Папа!..
- Да тише ты! - остановила его Евдокия Тимофеевна. - Ну, где ты увидал? Разве можно так кричать? Ведь не один ты тут...
Володя сконфуженно огляделся. Да, он был не один, кругом было много народу, но все, не стесняясь нисколько, кричали что-то, и трудно было разобрать, кто и что кричит в этом шуме.
- Здорово, Семен Тарасыч!..
- Коленька, родной, глянь сюда!..
- Подтрави носовой!
- Кранцы давай!
- Маша, здравствуй!..
- Э-гей, Васюха!..
- С благополучным прибытием!
- Как погодка?
Потом черная железная стена с круглыми иллюминаторами совсем нависла над головами встречающих. Завжали блоки, и большая лестница-трап медленно опустилась сверху вдоль борта, и пеньковые леера, пропущенные через металлические стойки, протянулись как перила этой корабельной лестницы. Начальник порта и сопровождавшие его моряки и военные в зеленых фуражках (Володя знал, что это были пограничники) поднялись по трапу на палубу корабля. Володя стоял под самым бортом на пирсе, закинув голову. Там, наверху, над ним, все козыряли и здоровались. Отца сейчас уже не было видно на мостике; он скоро появился немного пониже, на палубе, перевесился через борт, закричал:
- Дуся, здравствуй!.. Приехала? Здорово, Вовка! Ну, как ты там?..
Мать молчала, подняв голову, держась обеими руками за воротник пальто, не сводя с Никифора Семеновича устремленных вверх истосковавшихся глаз, а Володя закричал:
- Папа! А я тебя первый увидал и сразу узнал. Ты на мостике командовал. Папа, можно к тебе?.. Папа, а Валя не приехала: она учится, у них еще занятия не кончились!
И кругом все тоже переговаривались с моряками, стоявшими на борту корабля, и кричали что-то. Поэтому ответа отца не было слышно. Он помахал рукой и исчез. "Должно быть, его позвал сам капитан", - подумал Володя. Потому что кто же мог быть главнее, чем папа, плававший на "Леониде Красине", как вестно, помощником капитана по политической части.
Немало времени прошло, пока наконец отец показался снова на палубе, и решетчатые ступени парадного трапа, окованные медными плашками, прострекотали звонко и коротко под его быстрыми каблуками, словно клапаны баяна под пальцами гармониста. И прежде чем Володя успел разглядеть вбли отца, он вдруг увидел себя на мгновение отразившимся в круглом стекле бортового иллюминатора - так высоко подбросили его сильные руки отца. У него зашлось дыхание, и он о всех сил обхватил руками твердую отцовскую шею, ни за что не желая больше расставаться с папой и отказываясь повторить полет свой. Не спуская его с рук, Никифор Семенович наклонился к жене, расцеловался с вей. А Володя, озорничая, чтобы скрыть ту внезапную застенчивость, которая вдруг сковала его, потому что он уже немножко отвык от папы, совался головой между щекой отца и головой матери и чмокал их обоих - то одного, то другого...
Вскоре все трое уже сидели на высокой, аккуратно прибранной койке в каюте Никифора Семеновича. Койка была просторная, у головья ее ограждал деревянный бортик. Володя уже не раз бывал на морских судах, но никогда еще не попадал на такой большой корабль. Он с интересом разглядывал красивую каюту, где все сверкало, все казалось гладким, чистым, носившим отпечаток того особого, скромного, строго выверенного, расчетливого уюта, который свойствен всем помещениям и суровым предметам на большом современном корабле. Где-то вну, под ковриком, постеленным перед койкой, стучал движок, и свет в электрической лампе под потолком каюты слегка подрагивал в такт этому звуку. На стене каюты была укреплена полочка. Там в особом гнезде, как клушка, сидел толстобокий графин; соседнего маленького гнезда высовывался стакан. Тяжелая медная пепельница стояла на столе против стопки книг. Книги были тоже толстые, в крепких переплетах; вертящееся кресло перед столом выглядело тяжелым и очень прочным. Все было солидным, надежным, ладно пригнанным, крепко сработанным, готовым служить моряку на совесть. Все напоминало о том, что рядом, отделенная всего лишь тонкой стенкой борта, плескалась сила, с которой надо было считаться... И неожиданной, совсем уж никак не вяжущейся с корабельной обстановкой, показалась Володе хорошо ему знакомая домашняя фотография. На ней были сняты мать, сестра Валя и он сам, крепко прижавшийся к отцу. И ему сейчас же захотелось повторить в жни то, что было ображено на карточке.
- Ну, барабулька керченская, как дела двигаются? - спросил Никифор Семенович, прихватив сынишку крепко рукой за затылок и оттягивая его голову назад. - Растешь ты, брат; гляди, какой парень стал!..
- Я уже маме даже выше самого локтя, - поспешил сообщить Володя, который на самом деле рос медленно, отставал от сверстников и относился к этому очень болезненно. - Ты, мама, встань, покажи папе, до чего я дорос.
- Очень уже самостоятельный стал, - пожаловалась мама. - Знаешь, Никиша, как он с детский садиком сообразил...
- Мама!.. Ну тебя... - Володя решил, что мать собирается рассказать про градусник.
- А ты не мешайся!.. Ты слушай, Никиша... Увидел он в прошлом году, что мимо нас руководительница детей водит на площадку. Он туда - раз-раз через забор и прямым манером становится в пару. "Ты кто такой? Чей это, откуда взялся?" А наш не сконфузился: так, мол, и так, Володя, мол, Дубинин.
- Я сказал: сын товарища Дубинина Никифора Семеновича.
- Да... Маряка, мол, дальнего плавания. И хочу заниматься в вашем садике. Ему, конечно, велели мне передать, чтобы я заявление написала, так он сейчас же домой и говорит: "Мама, тебе руководительница в детском садике велела про меня заявление писать". Что ты думаешь, так ведь и устроился! Целый год ходил. Озорной только, сил у меня нет справиться с ним.
- Я уж читать умею и писать знаю печатными буквами! - похвастал Володя.
- Да ну! - умился Никифор Семенович. - Это здорово, если не загибаешь.
- Ну вели мне, чтоб я почитал чего-нибудь...
И Володя стал искать глазами вокруг. Он соскочил с койки отца, схватил со стола красивую цветную книжку, в один прыжок вернулся с ней назад и поднес ее к глазам.
- "Мы... А..." - прочел он и замолчал.
- Ну, что же ты, грамотей?.. - насмешливо протянул отец.
- А тут буква какая-то шиворот-навыворот... Это "Я"? - Он ткнул пальцем в жирно напечатанное на глянцевитой обложке латинское "R". - О, догадался, это "Я" оборотное!
- Весь свет обошел, такой буквы еще не слыхал, - засмеялся отец. И ткнул пальцем в обложку книги: - Ну, а это?
- Это?..
Володя растерянно уставился в незнакомую, огнувшуюся змеей букву, в точности похожую на рыболовный крючок.
- Это?.. У нас такой не учили.
- Эх ты, читатель! Вот не надо иметь привычки со стола без спросу книжки хватать. Тут же не по-нашему написано. Это книжка английская, морской справочник. Я в Лондоне купил. Сначала, друг, спросить надо, а потом уж за книжку браться.
Отец взял рук Володи английскую книжку, бросил ее на стол, вынул стопки толстый том в красном переплете и протянул Володе:
- Ну-ка, прочитай, что тут написано.
- "В... И... Ле... ни... н..." Знаю! "В. И. Ленин... Сочи... сочине... сочинения".
- Грамотный... ей-богу, грамотный!.. - закричал, подхватывая его на руки, отец. - Ты подумай, Дуся, до чего дожили: уже Вовка в грамоте разбирается. Вот время-то идет!
Едва только речь зашла о грамоте, Володя мгновенно вспомнил надпись в каменоломне. Но, конечно, сразу спросить отца о ней он считал неуместным. Этот разговор надо было отложить до более подходящего случая. Тогда же следовало бы спросить и про градусник: действительно ли в гражданскую войну отец сражался -за градусника, как утверждала мама... Для такого разговора надо было остаться с отцом вдвоем, с глазу на глаз.
И отец, словно чувствуя, что сыну хочется побыть вдвоем с ним, открыл шкаф, снял с полки форменную фуражку, бросил в шкаф походный треух, поправил китель и наклонился, чтобы глянуть в зеркало.
- Смотри, Дуся, похож на меня делается, ей-богу же! Не находишь?
- Да, это всем заметно. Глаза-то сравни: один в один!
- Ну что таращишься, пучеглазый, гляди сморгнешь! - пошутил отец и легонько шлепнул Володю по лбу. - Хочешь со мной по судну пройти, теплоход наш посмотреть?.. Отпустишь его со мной, Дуся?
- Да конечно, пусть идет, ему небось интересно. А я тут побуду, вещи разберу твои.
- Ну и хорошо! - воскликнул Никифор Семенович. - И в баньке помоемся. Никогда, верно, на корабле не парился? Знаешь, как моряки парятся? Семь шкур спустят, семь потов сгонят. Пойдем, сынок!
Никифор Семенович долго водил Володю по теплоходу, показал ему все судовые помещения. Он поднялся с ним на мостик, познакомил со старшим помощником. Сам капитан съехал на берег и отправился в город. И Володя был нескрываемо разочарован, узнав, что у капитана, кроме папы, имелся еще другой помощник, да к тому же еще старший. Потом, придерживаемый отцом, скользя подошвами с железных ступеней почти вертикального трапа, хватаясь за толстые стальные скобы, Володя спустился вместе с Никифором Семеновичем в нижнее помещение теплохода. Тут было самое интересное - машина. Сейчас громада ее была неподвижна. Люди в промасленных темных куртках ходили по скользким железным мостикам, что-то перевинчивали, мазали, вытирали тряпками. Все здесь было железным и скользким. Ярко горели сильные лампы в железных сетках, напоминающих намордники. И хотя машина была сейчас молчалива и неподвижна, Володе казалось, что она каждую минуту готова встрепенуться, ожить и проявить свою чудовищную подспудную силу, которой следовало остерегаться: недаром она была везде ограждена стальными поручнями и решетками.