Куда более личностной формой экономического взаимодействия нередко оказывается обмен. Качество его может варьировать от саттвы до раджаса. Если обмен производится в настроении дарения, если не подразумевает возвращения равной меры товара, или товар отдается не обязательно в ответ на сделанный подарок, все это признаки саттва-гуны. В нашей культуре примером этого является обмен между детьми и родителями. Если что-то отдается в надежде получить что-то взамен или с желанием добиться какого-то результата, в этом видна природа раджаса. Если обмен подразумевает возврат приблизительно равного товара, хотя, возможно, и не сию секунду, то это тоже признак влияния раджаса и является чем-то вроде общественного договора. Примером этого являются жители Самоа, а в западной культуре — отношения между дальними родственниками.
Существует множество исторических и культурных примеров разных видов перераспределения и обмена. Почти во всех случаях основой такой «экономической» деятельности является не материальная выгода, которая при этом ничтожно мала. Поланьи объясняет, что самое главное — это общественные взаимоотношения, при которых происходит экономическое взаимодействие:
Недавние изыскания историков и антропологов привели к замечательному открытию: экономическая деятельность человека, как правило, полностью подчинена общей системе его социальных связей. Человек действует не для того, чтобы обеспечить свои личные интересы в сфере владения материальными благами, он стремится гарантировать свой социальный статус, свои социальные права, свои социальные преимущества. Материальные же предметы он ценит лишь постольку, поскольку они служат этой цели. Ни процесс производства, ни процесс распределения не связаны с какими-либо особыми экономическими интересами в плане владения вещами, но каждый отдельный этап, каждый шаг в этих процессах строго обусловлен целым рядом социальных интересов, которые, в конечном счете, и гарантируют то, что необходимый шаг будет сделан. В небольшой общине охотников или рыбаков и в обширной деспотии интересы эти могут быть весьма несходными, однако всюду экономическая система приводится в действие неэкономическими мотивами.
…Возьмем, к примеру, племенное общество. Экономические интересы отдельного человека редко выходят в нем на первый план, ибо племя спасает всех членов от голода, пока само не становится жертвой какого-то бедствия, но и в этом случае интересы племени подвергаются опасности не в индивидуальном, а в коллективном плане. Кроме того, важнейшую роль играет здесь необходимость сохранения социальных связей: во-первых, потому, что нарушая традиционные нормы чести или щедрости, индивид ставит себя вне общества и превращается в изгоя; во-вторых, потому, что все социальные обязательства являются в конечном счете взаимными, и их выполнение лучше всего служит также и материальным интересам индивида. Подобный порядок вещей неизбежно оказывает на психику индивида мощное и постоянное воздействие, вытесняющее из его сознания личный материальный интерес. Данную психологическую установку укрепляют действия, часто совершаемые всей общиной, например, употребление совместно добытой пищи или участие в разделе добычи после предпринятого всем племенем похода. Награда за щедрость в плане социального престижа столь высока, что любой иной принцип поведения, кроме полного бескорыстия, становится просто невыгодным. Особенности личного характера не играют здесь большой роли: человеческие доброта и злоба, альтруизм и эгоизм, великодушие и зависть в рамках одной системы ценностей могут проявляться с таким же успехом, как и в рамках другой. Но не давать никому повода для зависти — это один из общепринятых принципов церемонии распределения, точно так же как и публичная похвала, подобающая трудолюбивому, искусному или в иных отношениях удачливому садовнику. Человеческие страсти, добрые и злые, никуда не деваются, но направляются к неэкономическим целям. Ритуальная демонстрация изобилия до предела подстегивает соревнование, а обычай совместного общинного труда доводит до высшего уровня его количественные и качественные стандарты. Совершение всех операций обмена в качестве актов добровольного дарения, за которыми должен последовать ответный дар, хотя и не всегда со стороны тех же самых лиц, само по себе должно объяснить нам отсутствие в подобном обществе всякого понятия о корысти и даже о богатстве (кроме того богатства, которое заключается в обладании предметами, традиционно повышающими социальный престиж индивида)[15].
«Экономическая» деятельность, не основанная на прибыли, о которой он говорит, есть непосредственный результат влияния саттва-гуны — особенно если она сопровождается сознательными попытками уменьшить эгоцентризм, зависть, ревность и так далее.
Ни одна из гун этого мира не бывает абсолютной чистой. Все они имеют примеси. В материальной благости всегда есть чуть-чуть страсти и невежества, в страсти — благости и невежества и так далее. Более того, сознание человека обусловлено сочетанием гун и их соответствующим влиянием. Поэтому не стоит ожидать, что мы сможем найти примеры обществ, которые находятся полностью в гуне благости, страсти или невежества. Скорее, нам нужно в каждом рядовом представителе общества обнаружить сферу влияния и свойства каждой из гун. Можно предположить, что благость будет колебаться от почти чистой до граничащей со страстью. Аналогичным образом страсть будет варьировать от почти благости до почти невежества, а невежество — от почти страсти до абсолютной развращенности. Поэтому мы надеемся рассмотреть сферу влияния и размах деятельности гун во всех составляющих человеческого общества, в личных и общественно-экономических делах.
Как уже говорилось в Главе 1, влияние гун меняется в зависимости от эпохи: от саттвы — в Сатья-югу, до тамаса — в век Кали, чтобы дживы с разным сознанием получили поле деятельности в зависимости от своего сознания. В эпоху Кали власть над Землей переходит в руки опустившихся, низких людей и демонов, которые используют ее в своих целях. Поэтому не стоит удивляться тому, что с течением времени общество деградирует. Однако этот факт может оказаться прискорбным, если принять, что истинное назначение материального мира — дать живым существа возможность наслаждаться материальной энергией в разных формах. Но с точки зрения чистой духовности даже деятельность в благости не приносит никакой пользы, поскольку все бесчисленные дживы, обитающие в этом мире, занимают не свое место и не могут найти здесь постоянного и безграничного счастья, о котором мечтают. С духовной точки зрения, весь мир — одна большая тюрьма для тех, кто захотел жить вопреки воле Господа. И, согласно выводам учителей ведической мудрости, разница в положении «привилегированных» и «простых» заключенных невелика.
Для читателей, не знакомых с ведическим взглядом на историю человечества, прозвучит непривычно, а то и вызовет скептические усмешки, то, что человеческая эволюция движется в направлении деградации. Жителей Запада учат тому, что человеческое общество развилось из животного стада, и самые первые люди, которые еще недавно были обезьянами, совсем недалеко ушли от зверей, и даже были еще более дикими, чем звери, поскольку убивали своих ближних. Пропагандисты современной культуры говорят, что сейчас мы находимся на вершине социального прогресса, и человечество никогда не достигало того, чего оно достигло сейчас. Нам говорят, что всё настолько хорошо, что лучше просто быть не может. К счастью, это вовсе не так.
И не просто «не так» — весь тот «прогресс», который обычно называют эволюцией западного общества, прямо противоположен подлинной истории человечества на земле. Ведическая история находится в резком противостоянии с современной западной идеей о том, что мы произошли от доисторических предков, которые были больше похожи на животных. Она говорит нам, что в предыдущие века человечество было куда более развитым в том, что касается знаний, культуры и цивилизованности. Ведический взгляд на мир учит нас, что, перелистывая страницы времени, мы деволюционируем (т.е. движемся вспять), а не эволюционируем, и этому есть множество свидетельств. Особенно убедительны свидетельства экономические. Недавний пример этой тенденции был описан для нас Еленой Норберг-Ходж.
В качестве примера того, как гуна благости переходит в страсть, мы рассмотрим опыт жителей Ладакха (Кашмир), описанный антропологом Еленой Норберг-Ходж, которая была первым иностранцем, переселившимся туда на постоянное место жительства. Ей посчастливилось прожить там более тридцати лет, все это время изучая жизнь в традиционных деревнях — такую, какой она была до вторжения западной культуры. Из ее записей видно, как выглядела эта жизнь:
В «традиционном» Ладакхе никому и в голову не приходило связывать человеческое счастье с прибылью или собственностью. Укоренившееся уважение к основным человеческим потребностям других и принятие естественных ограничений окружающего мира делало жителей Ладакха свободными от плена иллюзорной ценности имущества. Счастье было просто ощущением. Несмотря на непростую, по западным стандартам, жизнь, люди удовлетворяли свои основные физические, социальные, духовные и творческие потребности под надежной защитой заботливой и щедрой общины и в условиях богатой самодостаточной аграрной экономики — и видно было, как они счастливы. (выделено автором).