- Что нового? - спросил Генрих Маргариту.
- Ничего, - отвечала она. - Но вы заметили, что мой брат сделался пунцовым?
- Это, однако, ему не свойственно, - заметил Генрих.
Придворные удивленно переглянулись и последовали за королем.
Собравшиеся подъехали к тому месту, где опустились птицы; сокол уже выклевывал у цапли мозг.
Подъехав к ним, Карл спрыгнул с коня, чтобы поближе увидеть конец битвы.
Но, ступив на землю, он вынужден был держаться за седло, - земля кружилась у него под ногами. Он чувствовал непреодолимое желание заснуть.
- Брат! Брат! Что с вами? - воскликнула Маргарита.
- У меня такое ощущение, какое, наверное, было у Порции, когда она проглотила горящие угли <Порция - жена Марка-Юлия Брута, возглавившего заговор против Юлия Цезаря; после самоубийства мужа покончила с собой, сев горячие угли (42 г, до н.э.).>, - ответил Карл, - я весь горю, мне чудится, что я дышу пламенем.
Сказавши это. Карл дыхнул и был удивлен, что не увидел, как из его губ вырывается огонь.
В это время сокола взяли, снова накрыли клобучком, и все столпились вокруг Карла.
- Ну что, что? Зачем вы меня обступили? Клянусь телом Христовым, все прошло! А если что и было, так просто мне напекло голову и опалило глаза. Едем, едем на охоту, господа! Вон целая стая чирков! Пускай всех! Черт подери! Уж и потешимся!
Тут расклобучили и пустили одновременно шесть соколов, которые и устремились прямо на добычу, а вся охота во главе с королем вышла на берег реки.
- Ну? Что скажете, сударыня? - спросил Генрих Маргариту.
- Скажу, что момент удобный, - отвечала Маргарита, - если король не обернется, мы свободно доедем до леса.
Генрих подозвал сокольничьего, который нес цаплю; раззолоченная шумная лавина катилась по откосу, а он остался там, где теперь соорудили террасу, и делал вид, что разглядывает труп побежденной. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ Глава 1 ПАВИЛЬОН ФРАНЦИСКА I
Как прекрасна была королевская охота на птиц, когда короли были еще почти полубогами и когда охота их была не простой забавой, а искусством!
И все же нам придется расстаться с этим королевским спектаклем и проникнуть в ту часть леса, где вскоре к нам присоединятся все актеры, принимавшие участие в только что описанной нами сцене.
Вправо от Дороги Фиалок идут длинные аркады, образуемые листвой, и в этом мшистом приюте, где среди вереска и лаванды пугливый заяц то и дело настораживает уши, где странствующая лань поднимает отягощенную рогами голову, раздувает ноздри и прислушивается, есть полянка; она находится достаточно далеко, чтобы ее не было видно, но недостаточно далеко, чтобы с этой полянки нельзя было видеть дорогу.
Двое мужчин, лежавших на траве среди этой полянки, расстелив под собой дорожные плащи, положив рядом длинные шпаги и два мушкетона с раструбом на конце дула, называвшиеся в ту пору "пуатриналями", элегантностью своих костюмов напоминали издали веселых рассказчиков "Декамерона", вблизи же грозное оружие придавало им сходство с местными разбойниками, каких сто лет спустя Сальватор Роза писал с натуры на своих пейзажах.
Один из них сидел, подперев голову рукой, а руку коленом, и прислушивался, подобно зайцам или ланям, о которых мы сейчас упоминали.
- Мне кажется, - сказал он, - что сейчас охота странным образом приблизилась к нам. Я даже слышал крики сокольничьих, подбадривавших соколов.
- А я теперь ничего не слышу, - сказал другой, казалось, ожидавший событий более философски, нежели его товарищ. - Вероятно, охота стала удаляться... Ведь я говорил тебе, что это место не годится для наблюдений! Нас не видно - что правда, то правда, - но ведь и мы ничего не видим!
- А черт! Дорогой Аннибал! - возразил собеседник. - Надо же нам было куда-то девать двух наших лошадей, да двух запасных, да двух мулов, так тяжело нагруженных, что я уж и не знаю, как они будут поспевать за нами!.. А чтобы решить столь сложную задачу, я не знаю ничего более подходящего, чем эти буки и столетние дубы! А потому я осмеливаюсь утверждать, что де Муи не только не заслуживает твоих проклятий, но что во всей подготовке нашего предприятия, которым он руководит, я чувствую зрелую мысль настоящего заговорщика.
- Отлично! - сказал второй дворянин, в котором наш читатель наверняка узнал Коконнаса. - Отлично! Слово вылетело - я его ждал. Ловлю тебя на нем. Стало быть мы - заговорщики?
- Мы - не заговорщики, мы - слуги короля и королевы.
- Которые составили заговор, а это совершенно одинаково относится и к нам.
- Коконнас! Я же говорил тебе, - продолжал Ла Моль, - что ни в малой мере не вынуждаю тебя идти следом за мною в этом приключении, ибо меня влечет только мое личное чувство, которого ты не разделяешь и разделять не можешь.
- Э, черт побери! Кто говорит, что ты меня вынуждаешь? Прежде всего, я не знаю человека, который мог бы заставить Коконнаса делать то, чего он делать не хочет. Но неужели ты воображаешь, что я позволю тебе идти на это дело без меня, когда вижу, что ты идешь в лапы к дьяволу?
- Аннибал! Аннибал! - воскликнул Ла Моль. - По-моему, вон там виднеется белый иноходец... Как странно - стоит мне только подумать о возлюбленной, и у меня сейчас же начинает биться сердце!
- Да это просто смешно! - зевнув, сказал Коконнас. - А вот у меня совсем не бьется.
- Нет, это не она, - сказал Ла Моль. - Но что случилось? Ведь, по-моему, было назначено в полдень.
- Случилось то, что полдень еще не наступил, вот и все, - отвечал Коконнас, - и, думается мне, у нас еще есть время малость вздремнуть.
Коконнас разлегся на плаще с видом человека, у которого слово не расходится с делом. Но едва его ухо коснулось земли, как он замер и поднял палец, делая Ла Молю знак молчания.
- В чем дело? - спросил тот.
- Тихо! На этот раз я и впрямь что-то слышу.
- Странно, я внимательно слушаю, но ничего не слышу.
- Ничего?
- Ничего.
Коконнас приподнялся и положил руку на руку Ла Моля.
- Ну-ка посмотри на лань, - сказал он.
- Где Она?
- Вон там!
Коконнас показал пальцем животное Ла Молю.
- И что же?
- А то, что сейчас сам увидишь!
Ла Моль посмотрел на животное. Нагнув голову, словно собираясь щипать траву, лань стояла неподвижно и прислушивалась. Внезапно она подняла голову, отягощенную великолепными рогами, повела ухом в ту сторону, откуда до нее несомненно доносился какой-то звук, и вдруг, без видимой причины, с быстротой молнии умчалась.
- Да-а! Видимо, ты прав, ноль скоро лань убежала, - сказал Ла Моль.
- Раз она убежала, значит, она слышит то, чего не слышишь ты, - заметил Коконнас.
И в самом деле: глухой, чуть слышный шорох пробежал по траве; для малоразвитого слуха - это был ветер, для наших - отдаленный конский топот.
Ла Моль вскочил на ноги.
- Это они. Вставай! - сказал он.
Коконнас поднялся, но поднялся уже спокойно; казалось, живость пьемонтца переселилась в сердце Ла Моля и наоборот - его беспечность овладела Коконнасом. Дело было в том, что в сложившихся обстоятельствах один действовал с воодушевлением, а другой - неохотно.
Вскоре ровный, ритмичный топот донесся до слуха друзей; лошадиное ржание заставило насторожить уши лошадей, стоявших оседланными в десяти шагах от них, и по Дороге Фиалок белой тенью мелькнула женщина - она повернулась в их сторону и, сделав какой-то странный знак, скрылась.
- Королева! - вскрикнули оба.
- Что это значит? - спросил Коконнас.
- Она сделала рукой так, - ответил Ла Моль, - это значит: "Сейчас".
- Она сделала рукой так, - возразил Коконнас, - это значит: "Уезжайте".
- Она хотела сказать: "Ждите меня".
- Она хотела сказать: "Спасайтесь".
- Хорошо, - сказал Ла Моль. - Будем действовать каждый по своему разумению. Уезжай, а я остаюсь. Коконнас пожал плечами и снова улегся. В ту же минуту со стороны, противоположной той, куда умчалась королева, но той же дорогой проскакал, отдав поводья, отряд всадников, в которых друзья узнали пылких, даже, можно сказать, ярых протестантов. Их лошади скакали, как кузнечики, о которых говорит Иов <Действующее лицо библейской книги Иова.>: появились и исчезли.
- Черт! Это становится серьезным! - сказал Коконнас и встал на ноги. - Едем в павильон Франциска Первого.
- Ни в коем случае! - ответил Ла Моль. - Если мы попались, первым привлечет к себе внимание короля этот павильон! Ведь общий сбор назначен там.
- На этот раз ты вполне прав, - проворчал Коконнас. Не успел Коконнас произнести эти слова, как между деревьями молнией мелькнул всадник и, перескакивая через овражки, кусты, свалившееся деревья, домчался до молодых людей.
В обеих руках он держал по пистолету и в этой безумной скачке правил лошадью одними коленями.
- Господин де Муи! - в тревоге крикнул Коконнас: теперь он был взволнован куда больше, чем Ла Моль. - Господин де Муи бежит! Значит, надо спасаться!
- Скорей! Скорей! - крикнул гугенот. - Удирайте - все пропало! Я нарочно сделал крюк, чтобы предупредить вас. Бегите!
Так как он прокричал это на скаку, то был уже далеко, когда крикнул последние слова и, следовательно, когда Ла Моль и Коконнас вполне поняли их значение.
- А королева? - крикнул Ла Моль.
Но голос молодого человека рассеялся в воздухе: де Муи был уже слишком далеко, чтобы его услышать, а тем более - чтобы ему ответить.
Коконнас сразу принял решение. Пока Ла Моль стоял, не двигаясь с места и следя глазами за де Муи, исчезавшим среди ветвей, которые раздвигались перед ним и смыкались позади него, Коконнас сбегал за лошадьми, привел их, вскочил на свою лошадь, бросил поводья другой на руки Ла Моля и приготовился дать шпоры.
- Ну, Ла Моль! - воскликнул он. - Повторяю тебе слова де Муи: "Бежим!" А де Муи - господин красноречивый! Бежим! Бежим, Ла Моль!
- Одну минуту, - возразил Ла Моль, - ведь мы сюда явились с какой-то целью.
- Во всяком случае, не с той, чтобы нас повесили! - в свою очередь возразил Коконнас. - Советую тебе не терять времени. Я догадываюсь: ты сейчас займешься риторикой, начнешь толковать на все лады понятие "бежать", говорить о Горации, который бросил свой щит, и об Эпаминонде, который вернулся на щите <Гораций Квинт Флакк (65 - 8 г, до н.э.) - древнеримский поэт, вступивший в армию Брута, сражавшегося за республику. После поражения Брута при Филиппах Гораций, командовавший легионом, спасся бегством. Эпаминонд (ок. 418 - 362 г, до н.э.) - знаменитый фиванский полководец, дважды победивший спартанцев.>. Я Же говорю тебе попросту: где бежит господин де Муи де Сен-Фаль, имеет право бежать каждый.