Из десятков тысяч евреев, депортированных в Минск, выжили единицы. Их рассказы свидетельствуют о пережитой ими жестокой травме (отправка без предварительного предупреждения в далекие и чужие края, нечеловеческие условия транспортировки, невыносимый холод, полная неуверенность в завтрашнем дне). С их точки зрения, кошмарная поездка из Германии на Восток являлась апогеем процесса, который Сесиль Рот назвал применительно к евреям Италии "двойным кризисом эмансипированных евреев ". То есть, для них речь шла не только о кризисе практической жизни, но и о кризисе самосознания, - не менее глубоком и тяжелом.
Об остроте кризиса и глубине охватившей их тревоги свидетельствуют слова Хайнца Берндта (Хаима Барама) из Берлина, который после окончания войны прибыл в Палестину и вступил в киббуц Наан:
[14-го ноября] поезд, двигаясь очень медленно, выехал из Берлина... Сожженные и разбомбленные дома ...и бесконечные леса проплывают перед окнами... Так прошло четыре дня страха и неизвестности. 18-го ноября в 10 часов утра поезд остановился, перед нами лежал Минск... После полудня... все двери вагонов открылись одновременно, и в них ворвалась дикая толпа латвийских эсэсовцев со снятыми с предохранителей автоматами в руках. Они начали "разгружать" привезенные партии людей: мужчин, женщин и детей грубо сбрасывали на землю. Первые впечатления о "встрече": удары кулаков и пинки ногами. Мы не понимали, чего они хотят от нас. Эсэсовцы говорили по-латышски и по-русски. Они начали стегать нас кнутами. Разразилась ужасная паника... Стариков и детей погрузили на грузовики и повезли дальше, нас же погнали пешком в сопровождении вооруженных охранников... Мы зашли в город... Он был почти полностью разрушен... В конце концов, мы прибыли в особое огороженное гетто для немецких евреев... В глубине сердца мы надеялись на то, что отношение к нам будет лучше, чем отношение к русским евреям. Однако вскоре выяснилось, сколь глубока была наша ошибка.
Мы жили впятером в комнате площадью пять квадратных метров... Водопровод и электричество отсутствуют... Жесточайший мороз, особенно той зимой... для отопления комнат мы пользовались деревянными досками из разрушенных домов... Они выглядели будто после погрома: перья из подушек разбросаны вокруг, в каждом углу валяются хануккальные подсвечники... Со временем мы узнали, что ранее здесь размещалось гетто русских евреев, чьи жители были казнены в начале ноября 1941 г.[102]
7.9.5.2 Евреи Рейха и минские евреи
Каковы были взаимоотношения между евреями Рейха и местными евреями? Как ни странно, такие взаимоотношения практически отсутствовали. Шалом Холевский писал по этому поводу: "Удивителен тот факт, что за исключением людей, встречавшихся в ходе обменной торговли или работ вне гетто, между двумя жившими по соседству под общей угрозой нацистского уничтожения группами практически не поддерживались какие-либо связи"[103]. Главной причиной подобного положения были культурные и психологические различия, существовавшие между ними. Евреи Рейха прибыли из страны, славящейся своим почитанием "законности и порядка". В отличие от них, евреи Минска и Восточной Европы в целом, руководствовались историческим опытом, который учил их, что для того чтобы выжить во враждебном окружении, необходимо "обвести гоев вокруг пальца". Таким образом, с точки зрения местных уроженцев нацистская оккупация являлась лишь более радикальным вариантом существовавшего издавна порядка. Что же касается приезжих жителей гетто, то, несмотря на шесть лет, проведенных ими под властью нацистов, они воспринимали случившееся как совершенно новое положение. Одним из главных проявлений различия между действительностью и внутренним душевным миром этих людей, и быть может самым трагическим явлением, была их непоколебимая уверенность в том, что по окончании войны все они вернутся на родину, в Германию. Их неспособность поверить в дьявольскую жестокость нацистов толкала их на отказ от участия в деятельности подполья. Они, в частности, отказывались поверить объяснениям подпольщиков о том, что в будущем их ожидает уничтожение, а потому им следует бежать в окрестные леса, и не предпринимали каких-либо действий на практике. Со странным высокомерием они говорили: "Это подходит для восточных евреев, но не для нас". Холевский так комментирует эту трагическую наивность:
По словам местных евреев, "евреи Рейха", жившие в Минске, "вообще не представляли себе в каком мире они находятся". Они свято верили в данные им немцами обещания о том, что со временем, после окончания войны, все они вернуться в свои дома. Отправляясь в душегубки, они надевали праздничные костюмы и брали зонты. Как принято, женщины заходили в них первыми, а вслед за ними мужчины[104].
Следующее свидетельство наглядно демонстрирует ужасное положение "евреев Рейха" и их неспособность противостоять возникающим трудностям:
Минские евреи обменивали товары у евреев Гамбурга, а затем продавали их русским. Положение гамбургских евреев было гораздо хуже нашего. Они не знали языка и не были привычны к нашему холоду, это было ужасно! Тяжелые условия и болезни... Мы уже привыкли к голоду, но они не могли обедать лишь одной картошкой. Евреям из Гамбурга давали дважды в день кофе и один раз ломтик хлеба. К ним относились с уважением, однако, на деле обманывали их. Велели им надеть праздничные одежды, будто бы для переезда в другое гетто, а на деле отводили их к ямам[105].
Вопрос 9 (для самостоятельного ответа)
Почему, по Вашему мнению, при описании взаимоотношений между минскими евреями и "евреями Рейха" использовали выражение "как ни странно"? Оправданно, ли по Вашему мнению, его использование?
7.9.6 Вильгельм Кубе и "еврейский вопрос"
7.9.6.1 "Евреи Рейха" и Вильгельм Кубе[106]
Отправка евреев из пределов Рейха в Минск оказало решающее и во многом удивительное влияние на отношение рейхскомиссара Белоруссии Вильгельма Кубе к "окончательному решению еврейского вопроса". Это влияние было столь исключительным и не поддающимся объяснению, что его иногда называют "одним из наиболее странных эпизодов истории Третьего Рейха". Также отмечают, что "его борьба против СС и полиции носила беспрецедентный характер"[107]. Пятидесятичетырехлетний Вильгельм Кубе не принадлежал к людям, вступившим в национал-социалистическую партию из оппортунистских соображений после ее прихода к власти. Он был ветераном нацистского движения и фанатичным антисемитом. В. Кубе присоединился к нему еще в двадцатых годах и в 1928 г. уже занимал пост главы партийной организации (гауляйтера) области Остмарк. Он также являлся депутатом германского рейхстага и прусского парламента (ландтага, landtag) от нацистов. В 1934 г. он особенно резко высказался по "еврейскому вопросу", отметив, что "следует уничтожить эту вирусную эпидемию". Таким образом, не приходилось сомневаться в его преданности нацистской идеологии и ее центральному положению о потребности в решении "еврейской проблемы".
Такова была его точка зрения в отношении уничтожения русских евреев. Однако, после того, как он столкнулся с евреями "рейха", его "германской родины", произошел внезапный и в значительной мере необъяснимый поворот в его взглядах на уничтожение евреев. В этой связи утверждалось, что "после того, как он увидел прибывающих немецких евреев, его антисемитская идеология в целом потерпела крах, и из антисемита он превратился в защитника евреев"[108].
Что привело к подобной перемене? Прежде всего, с точки зрения В. Кубе они хотя и были евреями, однако самым значительным образом отличались от восточных евреев, в необходимости уничтожения которых он, как отмечалось выше, не сомневался. В письме к своему непосредственному начальнику Генриху Лозе ("дорогому Генриху") он писал о том, что даже с точки зрения личной гигиены нет никакого сравнения между высланными и местными евреями[109].
Во-вторых, он был потрясен тем, что среди них были ветераны Первой мировой войны, рисковавшие жизнью ради победы Германии, в том числе и те, кто стал инвалидом в результате боевых ранений или был награжден орденами за героические подвиги. В своем письме он с гневом отмечал, что среди новоприбывших, которым предстоит умереть от холода или голода "есть... бывшие фронтовики, кавалеры "Железного креста" 1-й и 2-й степеней, раненые, арийцы наполовину и даже на три четверти". В целом, вопрос о евреях, сражавшихся в составе германской армии во время Первой мировой войны, носил весьма сложный и проблематичный характер. Р. Гильберг отмечал в этой связи:
Евреи-ветераны Первой мировой войны представляли собой психологическую проблему для немцев. Они имели столь убедительный довод, что им вовсе не приходилось оправдываться: они сражались во имя Германии. Любому немцу он был ясен. Ни один нацист, включая самого фанатичного эсэсовца, не стремился вступить в дискуссию с евреем-инвалидом войны или кавалером боевого ордена. В обвинениях, с которыми выступил против рейхскомиссара Вильгельма Кубе Эдуард Штраух [см. о нем далее - И. В.], упоминается случай в Минске, когда Кубе приказал полицейскому прекратить избивать еврея. С гневом он спросил полицейского о том, является ли и он кавалером "железного креста" подобно его жертве. Э. Штраух с облегчением приписал: "На наше счастье, его ответ был положительным"[110].