Тем более еЈ изумило, что Костоглотов сразу оставил всякие особые поглядывания, и особый тон, быстро понял, что и как надо, и даже ей возвратно объяснил,-- и углубился в карточки, стал вычитывать нужное, а она ставила палочки в графы большой ведомости. "Невробластома...-- диктовал он,--...гипернефрома... саркома полости носа... опухоль спинного мозга..." И что ему было непонятно -- спрашивал.
Надо было подсчитать, сколько за это время прошло каждого типа опухоли -- отдельно у мужчин, отдельно у женщин, отдельно по возрастным десятилетиям. Так же надо было обработать типы применЈнных лечений и объЈмы их. И опять-таки по всем разделам надо было провести пять возможных исходов: выздоровление, улучшение, без изменения, ухудшение и смерть. За этими пятью {114} исходами Зоин помощник стал следить особенно внимательно. Сразу замечалось, что почти нет полных выздоровлений, но и смертей тоже немного.
-- Я вижу, здесь умирать не дают, выписывают вовремя,-- сказал Костоглотов.
-- Ну, а как же быть, Олег, посудите сами.-- ("Олегом" она звала его в награду за работу. Он заметил, сразу взглянул.) -- Если видно, что помочь ему нельзя, и ему осталось только дожить последние недели или месяцы,-- зачем держать за ним койку? На койки очередь, ждут те, кого можно вылечить. И потом инкурабельные больные...
-- Ин-какие?
-- Неизлечимые... Очень плохо действуют своим видом и разговорами на тех, кого можно вылечить.
Вот Олег сел за столик сестры -- и как бы шагнул в общественном положении и в осознании мира. Уже тот "он", которому нельзя помочь, тот "он", за которым не следует держать койку, те инкурабельные больные -- всЈ это был не он, Костоглотов. А с ним, Костоглотовым, уже так разговаривали, будто он не мог умереть, будто он был вполне курабельный. Этот прыжок из состояния в состояние, совершаемый так незаслуженно, по капризу внезапных обстоятельств, смутно напомнил ему что-то, но он сейчас не додумывал.
-- Да, это всЈ логично. Но вот списали Азовкина. А вчера при мне выписали tomorbcordis, ничего ему не объяснив, ничего не сказав,-- и было ощущение, что я тоже участвую в обмане.
Он сидел к Зое сейчас не той стороной, где шрам, и лицо его выглядело совсем не жестоким.
Слаженно, в тех же дружеских отношениях, они работали дальше и прежде обеда кончили всЈ.
ЕщЈ, правда, оставила Мита и вторую работу: переписывать лабораторные анализы на температурные листы больных, чтоб меньше было листов и легче подклеивать к истории болезни. Но жирно было бы ей это всЈ в одно воскресенье. И Зоя сказала:
-- Ну, большое вам, большое спасибо, Олег Филимонович.
-- Нет уж! Как начали, пожалуйста: Олег!
-- Теперь после обеда вы отдохнЈте...
-- Я никогда не отдыхаю.
-- Но ведь вы же больной.
-- Вот странно, Зоенька, вы только по лестнице поднимаетесь на дежурство, и я уже совершенно здоров!
-- Ну, хорошо,-- уступила Зоя без труда.-- На этот раз приму вас в гостиной.
И кивнула на комнату врачебных заседаний.
Однако после обеда она опять разносила лекарства, и были срочные дела в большой женской. По противоположности с ущербностью и болезнями, окружавшими здесь еЈ, Зоя вслушивалась в себя, как сама она была чиста и здорова до последнего ноготочка и кожной клеточки. С особенной радостью она ощущала {115} свои дружные тугоподхваченные груди и как они наливались тяжестью, когда она наклонялась над койками больных, и как они подрагивали, когда она быстро шла.
Наконец, дела проредились. Зоя велела санитарке сидеть тут у стола, не пускать посещающих в палаты и позвать еЈ, если что. Она прихватила вышивание, и Олег пошЈл за ней в комнату врачей.
Это была светлая угловая комната с тремя окнами. Не то чтоб она была обставлена со свободным вкусом -- и рука бухгалтера и рука главного врача ясно чувствовались: два стоявших тут дивана были не какие-нибудь откидные, а совершенно официальные -- с высокими отвесными спинками, ломавшими шею, и зеркалами в спинках, куда можно было посмотреться разве только жирафе. И столы стояли по удручающему учрежденческому уставу: председательский массивный письменный стол, покрытый толстым органическим стеклом, и поперЈк ему, обязательной буквой Т -- длинный стол для заседающих. Но этот последний был застелен, как бы на самаркандский вкус, небесно-голубой плюшевой скатертью -- и небесный цвет этой скатерти сразу овеселял комнату. И ещЈ удобные креслица, не попавшие к столу, стояли прихотливой группкой, и это тоже делало комнату приятной.
Ничто не напоминало тут больницу, кроме стенной газеты "Онколог", выпущенной к седьмому ноября.
Зоя и Олег сели в удобные мягкие кресла в самой светлой части комнаты, где на подставках стояли вазоны с агавами, а за цельным большим стеклом главного окна ветвился и тянулся ещЈ выше дуб.
Олег не просто сел -- он всем телом испытывал удобство этого кресла, как хорошо выгибается в нЈм спина и как плавно шея и голова ещЈ могут быть откинуты дальше.
-- Что за роскошь! -- сказал он.-- Я не попирал такой роскоши... наверное, лет пятнадцать.
(Если уж ему так нравится кресло, почему он себе такого не купил?)
-- Итак -- что вы загадали? -- спросила Зоя с тем поворотом головы и тем выражением глаз, которые для этого подходили.
Сейчас, когда они уединились в этой комнате и сели в эти кресла с единственной целью разговаривать,-- от одного слова, от тона, от взгляда зависело, пойдЈт ли разговор порхающий или тот, который взрезывает суть. Зоя вполне была готова к первому, но пришла она сюда, предчувствуя второй.
И Олег не обманул. Со спинки кресла, не отрывая головы, он сказал торжественно -- в окно, выше неЈ:
-- Я загадал... Поедет ли одна девушка с золотой чЈлкой... к нам на целину.
И лишь теперь посмотрел на неЈ. Зоя выдержала взгляд:
-- Но что там ждЈт эту девушку? Олег вздохнул: {116}
-- Да я вам уже рассказывал. Веселого мало. Водопровода нет. Утюг на древесном огне. Лампа керосиновая. Пока мокро -- грязь, как подсохнет -- пыль. Хорошего никогда ничего не наденешь.
Он не упускал перечислять дурного -- будто для того, чтобы не дать ей возможности пообещать! Если нельзя никогда хорошо одеться, то действительно -- что это за жизнь? Но, как ни удобно жить в большом городе, знала Зоя, то жить -- не с городом. И хотелось ей прежде не тот поселок представить, а этого человека понять.
-- Я не пойму -- что в а с там держит?
Олег рассмеялся:
-- Министерство внутренних дел! -- что!
Он все так же лежал головой на спинке, наслаждаясь.
Зоя насторожилась.
-- Я так и заподозрила. Но, позвольте, вы же.... русский?
-- Да стопроцентный русак! Могу я иметь черные волосы?
И поправил их.
Зоя пожала плечами:
-- Но тогда -- почему же вас?..
Олег вздохнул:
-- Эх, до чего же несведующая растет молодежь! Мы росли -- понятия не имели об уголовном кодексе, и что там есть за статьи, пункты, и как их можно трактовать р а с ш и р и т е л ь н о. А вы живете здесь, в центре этого всего края, и даже не знаете элементарного различия между ссыльно-поселенцем и административно-ссылным.
-- А какая же?...
-- Я -- административно-ссыльный. Я сослан не по националному признаку, а -- л и ч н о, как Олег Филимонович Костоглотов, понимаете? -- Он рассмеялся. -- "Личный почетный гражданин", которому не место среди честных граждан.
И блестнул на нее темными глазами.
Но она не испугалась. То есть испугалась, но как-то поправимо.
-- И... на сколько же вы сосланы? -- тихо спросила она.
-- Н а в е ч н о! -- громыхнул он.
У нее даже в ушах зазвенело.
-- Пожизненно? -- переспросила она полушепотом.
-- Нет, именно н а в е ч н о! -- настаивал Костоглотов. -- В бумаге было написано н а в е ч н о. Если пожизненно -- так хоть гроб можно оттуда потом вывезти, а уж навечно -- наверно, и гроб нельзя. Солнце потухнет -- всЈ равно нельзя, вечность-то -- длинней.
Вот теперь действительно сердце ее сжалось. Все неспроста -- и шрам этот, и вид у него бывает жестокий. Он может быть убийца, страшный человек, он может быть тут ее и задушит, недорого возмет...
Но Зоя не повернула кресла, чтобы легче бежать. Она толко отложила вышивание (еще к нему не притронулась). И глядя {117} смело на Костоглотова, который не напрягся, не разволновался, а по-прежнему удобно устроен был в кресле, спросила, волнуясь сама:
-- Если вам тяжело -- то вы не говорите мне. А если можете -- скажите: такой ужасный приговор -- за что?..
Но Костоглотов не только не был удручЈн сознанием преступления, а с совершенно беззаботной улыбкой ответил:
-- Никакого приговора, Зоенька, не было. Вечную ссылку я получил -- по наряду.
-- По... наряду??
-- Да, так называется. Что-то вроде фактуры. Как с базы на склад выписывают: мешков столько-то, бочЈнков столько-то... Использованная тара...
Зоя взялась за голову:
-- Подождите... Не понимаю. Это -- может быть?.. Это -- вас так?.. Это -- всех так?..
-- Нет, нельзя сказать, чтобы всех. Чистый десятый пункт -- не посылают, а десятый с одиннадцатым -- уже посылают.
-- А что такое одиннадцатый?
-- Одиннадцатый? -- Костоглотов подумал.-- Зоенька, я вам что-то много рассказываю, вы с этим матерьяльцем дальше поосторожней, а то можете подзаработать тоже. У меня был основной приговор -- по десятому пункту, семь лет. Уж кому давали меньше восьми лет -- поверьте, это значит -- совсем ничего не было, просто из воздуха дело сплетено. Но был и одиннадцатый, а одиннадцатый значит -- групповое дело. Сам по себе одиннадцатый пункт срока как бы не увеличивает -- но раз была нас группа, вот и разослали по вечным ссылкам. Чтобы мы на старом месте никогда опять не собрались. Теперь -- понятно?
Нет, ей было ещЈ не понятно.
-- Так это была...-- она смягчила,-- ну, как говорится -- шайка?
И вдруг Костоглотов звонко расхохотался. И оборвал и насупился также вдруг.
-- А здорово получилось. Как и моего следователя, вас не удовлетворило слово "группа". Он тоже любил называть нас -- шайка. Да, нас была шайка -- шайка студентов и студенток первого курса.-- Он грозно посмотрел.-- Я понимаю, что здесь курить нельзя, преступно, но всЈ-таки закурю, ладно? Мы собирались, ухаживали за девочками, танцевали, а мальчики ещЈ разговаривали о политике. И о... Самом. Нас, понимаете ли, кое-что не устраивало. Мы, так сказать, не были в восторге. Двое из нас воевали и как-то ожидали после войны кое-чего другого. В мае перед экзаменами -- всех нас загребли, и девчЈнок тоже.