От большого ли кресла или от ослабших плеч, она не выглядела сейчас крупной, большой женщиной. Она уменьшилась.
-- Понимать может быть и понимаю, Людочка, но не разделяю. А почему уж вы так сразу об операции?
-- Ну, надо быть ко всему...
-- А почему вы тогда не пришли раньше? Уж вы-то -- знаете...
-- Да вот так, Дормидонт Тихонович! -- вздохнула Донцова.-- Жизнь такая, крутишься, крутишься. Конечно, надо было раньше... Да не так-то у меня и запущено, не думайте! -- К ней возвращалась еЈ убыстрЈнная деловая манера.-- Но почему такая несправедливость: почему меня, онколога, должна настичь именно онкологическая болезнь, когда я их все знаю, когда представляю все сопутствия, последствия, осложнения?..
-- Никакой тут несправедливости нет,-- басовостью и отмеренностью очень убеждал его голос.-- Напротив, это в высшей степени справедливо. Это самое верное испытание для врача: заболеть по своей специальности.
(В чЈм же тут справедливо? В чЈм тут верно? Он рассуждает так потому, что не заболел сам.)
-- Вы Паню ФЈдорову помните, сестру? Она говорила: "ой, что это я неласковая с больными стала? Пора мне опять в больнице полежать..."
-- Никогда не думала, что буду так переживать! -- хрустнула Донцова пальцами в пальцах.
И всЈ-таки сейчас она меньше изводилась, чем всЈ последнее время.
-- Так что ж вы у себя наблюдаете? {286}
Она стала рассказывать, сперва в общих чертах, однако он потребовал дотонка.
-- Но, Дормидонт Тихонович, я совсем не собиралась отнимать у вас субботний вечер! Если вы всЈ равно приедете смотреть меня на рентгене...
-- А вы не знаете, какой я еретик? что я и до рентгена двадцать лет работал? И какие диагнозы ставили! Очень просто: ни одним симптомом -- не пренебречь, все симптомы -- в порядке их появления. Ищешь диагноз такой, чтобы сразу все симптомы охватил -- он-то, голубчик, и верен! он и есть! С рентгеном -- как с фотоэкспонометром или с часами: когда они при тебе -- совсем разучаешься определять на глаз выдержки, по чувству -- время. А когда их нет -- быстро подтягиваешься. Врачу было трудней, да больным легче, меньше исследований.
И Донцова стала рассказывать, дифференцируя и группируя симптомы и заставляя себя не упускать тех подробностей, которые могли бы потянуть на тяжЈлый диагноз (хотя невольно хотелось что-то упустить и услышать: "Так ерунда у вас, Людочка, ерунда."). Назвала она и состав крови, плохонький состав, и РОЭ повышенный. Он выслушал еЈ сплошно, стал задавать вопросы ещЈ. Иногда кивал, как о лЈгком, встречающемся у каждого, а "ерунда" всЈ-таки не сказал. У Донцовой мелькнуло, что по сути он уже, наверно, вынес и диагноз, и даже можно прямо сейчас спросить, не дожидаясь дня рентгена. Но так сразу, так прямо спросить и, верно ли, неверно, что-то узнать -- вот прямо сейчас узнать -- было очень страшно. Надо было непременно оттянуть, смягчить несколькими днями ожидания!
Как дружески они разговаривали, встречаясь на научных заседаниях! Но вот она пришла и призналась в болезни -- как в преступлении, и сразу лопнула струна равенства между ними! Нет, не равенства -- равенства с учителем никогда и не было, но резче того: своим признанием она исключила себя из благородного сословия врачей и переводила в податное зависимое сословие больных. Правда, Орещенков не пригласил сейчас же прощупать больное место. Он всЈ так же разговаривал с ней как с гостьей. Он, кажется, предлагал ей состоять в обоих сословиях сразу,-- но она была смята и не могла уже держаться по-прежнему.
-- Собственно, и Верочка Гангарт сейчас такой диагност, что я могла бы ей вполне довериться,-- всЈ в той же быстрой манере, выработанной плотным рабочим днЈм, метала фразы Донцова,-- но поскольку есть вы, Дормидонт Тихонович, я решилась...
Орещенков всЈ смотрел и смотрел на неЈ. Сейчас Донцова плохо видела, но уже два года как в его неуклонном взгляде замечала она как бы постоянный присвет отречЈнности. Это появилось после смерти его жены.
-- Ну, а если придЈтся всЈ-таки... побюллетенить? Значит, за себя Верочку?
("Побюллетенить"! Он нашЈл мягчайшее из слов! Но, значит, у неЈ н е
н и ч е г о?..) {287}
-- Да. Она созрела, она вполне может вести отделение. Покивал Орещенков, взялся за струйчатую бородку:
-- Созрела-то созрела, а -- замуж?.. Донцова покрутила головой.
-- И моя внучка так.-- Орещенков без надобности перешЈл на шЈпот.-- Никого себе не найдЈт. Непростое дело.
Углы его бровей оттенком перемещения выразили тревогу.
Он сам настоял не откладывать нисколько, а посмотреть Донцову в понедельник.
(Так торопится?..)
Наступила, может быть, та пауза, от которой удобно встать и откланяться с благодарностями. И Донцова поднялась. Но Орещенков заупрямился, что она должна выпить стакан чаю.
-- Да я совсем не хочу! -- уверяла Людмила Афанасьевна.
-- Зато я хочу! Мне как раз время пить чай. Он-таки тянул, тянул еЈ из разряда преступно-больных в разряд безнадЈжно-здоровых!
-- А молодые ваши дома?
"Молодым" было по столько же лет, как и Людмиле Афанасьевне.
-- Нет. И внучки нет. Я один.
-- Так это вы ещЈ и хозяйничать для меня будете? Ни за что!
-- Да не буду я хозяйничать. Термос -- полный. А разные там кексы и блюдечки из буфета -- ладно, достанете вы.
И они перешли в столовую и стали пить чай на уголке квадратного дубового стола, на котором вполне мог бы станцевать и слон, и который бы ни в какую дверь отсюда, наверно, не выпятился. Настенные часы, тоже не молоденькие, показывали ещЈ не позднее время.
Дормидонт Тихонович стал говорить о внучке, о своей любимице. Она недавно кончила консерваторию, играет прелестно, и умница, что не часто среди музыкантов, и привлекательна. Он и карточку еЈ новую показал, но говорил не многословно, не претендуя занять внучкой всЈ внимание Людмилы Афанасьевны. Да все внимание она и ничему уже не могла бы отдать, потому что оно разбилось на куски и не могло быть собрано в целое. Как странно было сидеть и беспечно пить чай с человеком, который уже представляет размеры опасности, который, может быть, уже и дальнейший ход болезни предвидит, а вот же -- ни слова, только пододвигает печенье.
Был повод высказаться и ей, но не о разведенной дочери, о которой слишком наболело, а о сыне. Сын достиг восьмого класса и тут осознал и заявил, что учиться дальше он не видит никакого смысла! И ни отец, ни мать не могли найти против него аргументов, все аргументы отскакивали от его лба.-- Нужно быть культурным человеком! -- "А зачем?" -- Культура -- это самое главное! -- "Самое главное -- это весело жить." -- Но без образования у тебя не будет хорошей специальности! -- "И не надо." -- Значит, будешь простым рабочим? -- "Нет, ишачить не буду." -- На что ж ты будешь {288} жить? -- "Всегда найду. Надо уметь." Он связался с подозрительной компанией, и Людмила Афанасьевна тревожилась.
Такое выражение было у Орещенкова, будто и не слышав этой истории, он уже давно еЈ слышал.
-- А ведь между другими наставниками молодЈжи мы потеряли ещЈ одного, очень важного,-- сказал он,-- семейного доктора! Девочкам в четырнадцать лет и мальчикам в шестнадцать надо обязательно разговаривать с доктором. И не за партами по сорок человек сразу (да и так-то не разговаривают), и не в школьном мед-кабинете, пропуская каждого в три минуты. Надо, чтоб это был тот самый дядя доктор, которому они с детства показывали горлышко и который сиживал у них за чаем. Если теперь этот беспристрастный дядя доктор, добрый и строгий, которого не возьмЈшь ни капризом, ни просьбой, как родителей, вдруг запрЈтся с девочкой или с мальчиком в кабинете? Да заведЈт исподволь какой-то странный разговор, который вести и стыдно, и интересно очень, и где безо всяких вопросов младшего доктор догадается и на всЈ самое главное и трудное ответит сам? Да может и на второй такой разговор позовЈт? Так ведь он не только предупредит их от ошибок, от ложных порывов, от порчи своего тела, но и вся картина мира для них омоется и уляжется. Как только они будут поняты в их главной тревоге, в их главном поиске -- им не станет уже казаться, что они так безнадЈжно непоняты и в остальных отношениях. С этого мига им внятнее станут и всякие иные доводы родителей.
Орещенков говорил полнозвучным голосом, ещЈ никак не давшим трещин старости, он смотрел ясными глазами, живым смыслом их ещЈ доубеждая, но Донцова заметила, что от минуты к минуте еЈ покидает благостное успокоение, освежившее еЈ в кресле кабинета, а какая-то грязца, что-то тоскливое, поднимается, поднимается в груди, ощущение чего-то потерянного, или даже теряемого вот сейчас, пока она слушает рассудительную речь, а надо б встать, уйти, поспешить -- хотя неизвестно, куда же, зачем.
-- Это верно,-- согласилась Донцова.-- Половое воспитание у нас заброшено.
От Орещенкова не укрылась эта перебегающая смутность, нетерпеливая растерянность на лице Донцовой. Но для того, чтобы в понедельник зайти за рентгеновский экран, ей, не желающей знать, совсем не надо было в этот субботний вечер ещЈ и ещЈ перебирать симптомы, ей и надо было отвлечься в беседе.
-- Вообще, семейный доктор -- это самая нужная фигура в жизни, а еЈ докорчевали. Поиск врача бывает так интимен, как поиск мужа-жены. Но даже жену хорошую легче найти, чем в наше время такого врача.
Людмила Афанасьевна наморщила лоб.
-- Ну да, но сколько ж надо семейных докторов? Это уже не может вписаться в нашу систему всеобщего бесплатного народного лечения.
-- Всеобщего -- может, бесплатного -- нет,-- рокотал Орещенков своЈ. {289}
-- А бесплатность -- наше главное достижение.
-- Да уж такое ли? Что значит "бесплатность"? -- платит не пациент, а народный бюджет, но он из тех же пациентов. Это лечение не бесплатное, а обезличенное. Сейчас не знаешь, сколько б заплатил за душевный приЈм, а везде -- график, норма выработки, следующий! Да и за чем ходят? -- за справкой, за освобождением, за ВТЭКом, а врач должен разоблачать. Больной и врач как враги -- разве это медицина?