Вот откуда знакомым: на этой улице жила Зоя!
Он достал блокнотик шершавой бумаги, нашЈл номер дома. Стал опять смотреть в окно и на замедлении трамвая увидел сам дом: разнооконный, двухэтажный, с постоянно распахнутыми или навсегда выломанными воротами, а во дворе ещЈ флигельки.
Вот, где-то здесь. Можно сойти.
Он совсем не бездомен в этом городе. Он зван сюда, зван девушкой!
И продолжал сидеть, почти с удовольствием принимая на себя толчки и громыхание. Трамвай был всЈ так же неполон. Против Олега сел старый узбек в очках, не простой, древне-учЈного вида. А получив от кондукторши билет, свернул его в трубочку и заткнул в ухо. Так и ехал, а из уха торчал скруток розовой бумаги. И от этой незамысловатости при въезде в Старый город Олегу стало ещЈ веселей и проще.
Улицы ещЈ сузились, затеснились маленькие домишки, сбитые плечо к плечу, потом и окна у них исчезли, потянулись высокие глинобитные глухие дувалы, а если выше их выставлялись дома, то только спинами глухими, гладкими, обмазанными глиной. В дувалах мелькали калитки или туннелики -- низкие, согнувшись войти. С подножки трамвая до тротуара остался один прыжок, а тротуары стали узкие в шаг один. И улица падала под трамваем.
Вот, наверно, и был тот Старый город, куда ехал Олег. Только никаких деревьев не росло на голых улицах, не то что цветущего урюка.
Упускать дальше было нельзя. Олег сошЈл.
ВсЈ то же мог он теперь видеть, только со своего медленного хода. И без трамвайного дребезжания стало слышно -- слышно железное какое-то постукивание. И скоро Олег увидел узбека в черно-белой тюбетейке, в чЈрном стЈганом ватном халате и {330} с розовым шарфом по поясу. Присев на корточки среди улицы, узбек на трамвайном рельсе одноколейного пути отбивал молотком окружность своего кетменя.
Олег остановился с умилением: вот и атомный век! ЕщЈ и сейчас тут, как и в Уш-Тереке, так редок металл в хозяйстве, что не нашлось лучше места, чем на рельсе. Следил Олег, успеет ли узбек до следующего трамвая. Но узбек нисколько не торопился, он тщательно отбивал, а когда загудел снизу встречный трамвай, посторонился на полшага, переждал и снова присел.
Олег смотрел на терпеливую спину узбека, на его поясной розовый шарф (забравший в себя всю розовость уже поголубевшего неба). С этим узбеком он не мог переброситься и двумя словами, но ощутил его как брата-работягу.
Отбивать кетмень весенним утром -- это разве не была возвращЈнная жизнь?
Хорошо!..
Он медленно шЈл, удивляясь, где же окна. Хотелось ему заглянуть за дувалы, внутрь. Но двери-калитки были прикрыты, и неудобно входить. Вдруг один проходик просветил ему насквозь. Олег нагнулся и по сыроватому коридорчику прошЈл во двор.
Двор ещЈ не проснулся, но можно было понять, что тут-то и идЈт вся жизнь. Под деревом стояла врытая скамья, стол, разбросаны были детские игрушки, вполне современные. И водопроводная колонка здесь же давала влагу жизни. И стояло корыто стиральное. И все окна вкруговую -- их много оказалось в доме, все смотрели сюда, во двор. А на улицу -- ни одно.
Пройдя по улице, ещЈ в другой двор зашЈл он через такой же туннелик. И там всЈ было так же, ещЈ и молодая узбечка под лиловой накидкой с долгими тонкими чЈрными косами до самых бЈдер возилась с ребятишками. Олега она видела -- и не заметила. Он ушЈл.
Это было совсем не по-русски. В русских деревнях и городках все окна красных комнат выходят именно на улицу, и через оконные цветы и занавески как из лесной засады высматривают хозяйки, кто новый идЈт по улице, кто к кому зашЈл и зачем. Но сразу понял Олег и принял восточный замысел: как ты живЈшь -- знать не хочу, и ты ко мне не заглядывай!
После лагерных лет, всегда на виду, всегда ощупанный, просмотренный и подгляженный,-- какой лучший образ жизни мог выбрать для себя бывший арестант?
ВсЈ больше ему нравилось в Старом городе.
Уже раньше он видел в проломе между домами безлюдную чайхану с просыпающимся чайханщиком. Теперь попалась ещЈ одна на балконе, над улицей. Олег поднялся туда. Здесь уже сидело несколько мужчин в тюбетейках ковровой, бордовой и синей, и старик в белой чалме с цветной вышивкой. А женщины -- ни одной. И вспомнил Олег, что и прежде ни в какой чайхане он не видел женщины. Не было таблички, что женщинам воспрещено, но они не приглашались. {331}
Олег задумался. ВсЈ было ново для него в этом первом дне новой жизни, всЈ надо было понять. Собираясь отдельно, хотят ли мужчины этим выразить, что их главная жизнь идЈт и без женщин?
Он сел у перил. Отсюда хорошо было наблюдать улицу. Она оживлялась, но не было ни у кого торопливой городской побежки. Размеренно двигались прохожие. Бесконечно-спокойно сидели в чайхане.
Можно было так считать, что сержант Костоглотов, арестант Костоглотов, отслуживши и отбыв, что хотели от него люди, отмучившись, что хотела от него болезнь,-- умер в январе. А теперь, пошатываясь на неуверенных ногах, вышел из клиники некий новый Костоглотов, "тонкий, звонкий и прозрачный", как говорили в лагере, вышел уже не на целую полную жизнь, но на жизнь-довесок -- как хлебный довесок, приколотый к основной пайке сосновою палочкой: будто и входит в ту же пайку, а нет -- кусочек отдельный.
Вот эту маленькую добавочную другоданную жизнь сегодня начиная, хотел Олег, чтоб не была она похожа на прожитую основную. Он хотел бы теперь перестать ошибаться.
Но уже чайник выбирая -- ошибся: надо было не мудрить и брать простой чЈрный, проверенный. А он для экзотики взял кок-чай, зелЈный. В нЈм не оказалось ни крепости, ни бодрости, вкус какой-то не чайный, и набиравшиеся в пиалу чаинки никак не хотелось глотать, а сплескивать.
А между тем день разгорался, солнце поднималось, Олег уже не прочь был и поесть -- но в этой чайхане ничего не было кроме двух горячих чаЈв, да и то без сахара.
Однако, перенимая бесконечно-неторопливую здешнюю манеру, он не встал, не пошЈл искать еды, а остался посидеть, ещЈ по-новому переставив стул. И тогда с балкона чайханы он увидел над соседним закрытым двором прозрачный розовый как бы одуванчик, только метров шесть в диаметре -- невесомый воздушный розовый шар. Такого большого и розового он никогда не видел в росте!
Урюк??..
Усваивал Олег: вот и награда за неторопливость. Значит: никогда не рвись дальше, не посмотрев рядом.
Он к самым перилам подошЈл и отсюда, сверху, смотрел, смотрел на сквозистое розовое чудо.
Он дарил его себе -- на день творения.
Как в комнате северного дома стоит украшенная Јлка со свечами, так в этом замкнутом глиняными стенами и только небу открытом дворике, где жили как в комнате, стоял единственным деревом цветущий урюк, и под ним ползали ребятишки, и рыхлила землю женщина в чЈрном платке с зелЈными цветами.
Олег разглядывал. Розовость -- это было общее впечатление. Были на урюке бордовые бутоны как свечи, цветки при раскрытии имели поверхность розовую, а раскрывшись -- просто были белы, {332} как на яблоне или вишне. В среднем же получалась немыслимая розовая нежность -- и Олег старался в глаза еЈ всю вобрать, чтобы потом вспоминать долго, чтобы Кадминым рассказать.
Чудо было задумано -- и чудо нашлось.
ЕщЈ много разных радостей ждало его сегодня в только что народившемся мире!..
А ладьи-луны совсем уже не было видно.
Олег сошЈл по ступенькам на улицу. Непокрытую голову начинало напекать. Надо было грамм четыреста хлеба чЈрного купить, улопать его всухомятку и ехать в центр. Вольная ли одежда его так подбадривала, но его не тошнило, и ходил он совсем свободно.
Тут Олег увидел ларЈк, вставленный в уступ дувала так, что не нарушал черты улицы. Навесное полотнище ларька было поднято как козырЈк и поддерживалось двумя откосинами. Из-под козырька тянуло сизым дымком. Олегу пришлось сильно нагнуть голову, чтобы подойти под козырЈк, а там стать не распрямляя шеи.
Длинная железная жаровня шла по всему прилавку. В одном месте еЈ калился огонь, вся остальная была полна белым пеплом. ПоперЈк жаровни над огнЈм лежало полтора десятка длинных заострЈнных алюминиевых палочек с нанизанными кусочками мяса.
Олег догадался: это и был шашлык! -- ещЈ одно открытие сотворЈнного мира, тот шашлык, о котором столько рассказывали в тюремных гастрономических разговорах. Но самому Олегу за тридцать четыре года жизни никогда не приходилось видеть его собственными глазами: ни на Кавказе, ни в ресторанах он никогда не бывал, а в нарпитовских довоенных столовых давали голубцы и перловую кашу.
Шашлык!
Затягивающий был запах -- этот смешанный запах дыма и мяса! Мясо на палочках не только не было обуглено, но даже не было смугло-коричневым, а в том нежном розово-сером цвете, в котором оно доспевает. Неторопливый ларЈчник с кругло-жирным лицом одни палочки поворачивал, другие передвигал с огня в сторону пепла.
-- ПочЈм? -- спросил Костоглотов.
-- Три,-- сонно ответил ларЈчник.
Не понял Олег: что три? Три копейки было слишком мало, три рубля слишком много. Может быть, три палочки на рубль? Эта неловкость всюду настигала его с тех пор, как он вышел из лагеря: он никак не мог уразуметь масштаба цен.
-- Сколько на три рубля? -- догадался вывернуться Олег. ЛарЈчнику лень было говорить, он одну палочку приподнял . за конец, помахал ею Олегу как ребЈнку и опять положил жариться.
Одна палочка! -- три рубля?.. Олег покрутил головой. Это было из круга других величин. На пять рублей он должен был {333} проживать день. Но как хотелось отпробовать! Глазами он осматривал каждый кусочек и выбирал палочку. Да на каждой палочке было чем заманиться.
Близко ждали трое шоферов, их грузовики стояли тут же на улице. Подошла и ещЈ женщина, но ей ларЈчник сказал по-узбекски, и она недевольная отошла. А ларЈчник вдруг стал все палочки класть на одну тарелку и насыпал поверх, прямо пальцами, нарезанного лука и ещЈ из бутылочки брызгал. И Олег понял, что шофера забирают весь этот шашлык, каждый по пять стержней!