-- Ах, Олег, как хорошо мы сейчас живЈм! Вы знаете, если не считать детства -- это самый счастливый период всей моей жизни!
Потому что ведь -- она права! -- совсем не уровень благополучия делает счастье людей, а -- отношения сердец и наша точка зрения на нашу жизнь. И то и другое -- всегда в нашей власти, а значит, человек всегда счастлив, если он хочет этого, и никто не может ему помешать.
До войны они жили под Москвой со свекровью, и та была настолько непримирима и пристальна к мелочам, а сын к матери настолько почтителен, что Елена Александровна -- уже женщина средних лет, самостоятельной судьбы и не первый раз замужем, чувствовала себя постоянно задавленной. Эти годы она называет теперь своим "средневековьем". Нужно было случиться большому несчастью, чтобы свежий воздух хлынул в их семью.
И несчастье обрушилось -- сама же свекровь и потянула ниточку: в первый год войны пришЈл человек без документов и попросил укрытия. Совмещая крутость к семейным с общими христианскими убеждениями, свекровь приютила дезертира -- и даже без совета с молодыми. Две ночи переночевал дезертир, ушЈл, где-то был пойман и на допросе указал дом, который его принял. Сама свекровь была уже под восемьдесят, еЈ не тронули, но сочтено было полезным арестовать пятидесятилетнего сына и сорокалетнюю невестку. На следствии выясняли, не родственник ли им дезертир, и если б оказался родственник, это сильно смягчило бы следствие: это было бы простым шкурничеством, вполне понятным и даже извинимым. Но был дезертир им -- никто, прохожий, и получили Кадмины по десятке не как пособники дезертира, но как враги отечества, сознательно подрывающие мощь Красной армии. Кончилась война -- и тот дезертир был отпущен по великой сталинской амнистии 1945 года (историки будут голову ломать-не поймут, почему именно дезертиров простили прежде всех -- и без ограничений). Он и забыл, что в каком-то доме ночевал, что кого-то потянул за собой. А Кадминых та амнистия нисколько не коснулась: {189} ведь они были не дезертиры, они были враги. Они и по десятке отбыли -- их не отпустили домой: ведь они не в одиночку действовали, а группой, организацией -- муж да жена! -- и полагалось им в вечную ссылку. Предвидя такой исход, Кадмины заранее подали прошения, чтобы хоть в ссылку-то их послали в одно место. И как будто никто прямо не возражал, и как будто просьба была довольно законная -- а всЈ-таки мужа послали на юг Казахстана, а жену -- в Красноярский край. Может, их хотели разлучить как членов одной организации?.. Нет, это не в кару им сделали, не на зло, а просто в аппарате министерства внутренних дел не было же такого человека, чья обязанность была бы соединять мужей и жЈн -- вот и не соединили. Жена, под пятьдесят лет, но с опухающими руками и ногами, попала в тайгу, где ничего не было кроме лесоповала, уже так знакомого по лагерю. (Но и сейчас вспоминает енисейскую тайгу -- какие пейзажи!) Год ещЈ писали они жалобы -- в Москву, в Москву, в Москву -- и тогда только пришЈл спецконвой -- и повЈз Елену Александровну сюда, в Уш-Терек.
И ещЈ бы было им теперь не радоваться жизни! не полюбить Уш-Терек! и свою глинобитную хибарку! Какого ещЈ им было желать другого доброденствия?
Вечно -- так вечно, пусть будет так! За вечность можно вполне изучить климат Уш-Терека! Николай Иванович вывешивает три термометра, ставит банку для осадков, а за силой ветра заходит к Инне ШтрЈм -- десятикласснице, ведущей государственный метеопункт. ЕщЈ что там будет на метеопункте, а уж у Николая Иваныча заведен метеожурнал с завидной статистической строгостью.
ЕщЈ ребЈнком он воспринял от отца, инженера путей сообщения, жажду постоянной деятельности и любовь к точности и порядку. Да уж педант ли был Короленко, но и тот говорил (а Николай Иваныч цитирует), что "порядок в делах соблюдает наш душевный покой". И ещЈ любимая поговорка доктора Кадмина: "Вещи знают свои места". Вещи сами знают, а мы только не должны им мешать.
Для зимних вечеров есть у Николая Ивановича любимое досужное занятие: переплЈтное ремесло. Ему нравится претворять лохматые, разлезлые, гибнущие книги в затянутый радостный вид. Даже и в Уш-Тереке сделали ему переплЈтный пресс и преострый обрезной ножичек.
Едва только куплена землянка -- и месяц за месяцем Кадмины на всЈм экономят, донашивают всЈ старенькое, а деньги копят на батарейный радиоприЈмник. ЕщЈ надо договориться в культмаге с продавцом-курдом, чтоб он задержал им батареи, когда будут, батареи отдельно приходят и не всегда. ЕщЈ надо переступить немой ужас всех ссыльных перед радиоприЈмником: что подумает оперуполномоченный? не для Би-Би-Си ли вся затея? Но ужас переступлен, батареи доставлены, приЈмник включЈн -- и музыка, райская для арестантского уха и чистая при батарейном питании -- Пуччини, Сибелиус, Бортнянский -- каждый день по выбору {190} из программы включается в кадминской халупке. И вот -- наполнен и переполнен их мир, уже не всасывать ему извне, но выдавать избыточное.
А с весны -- вечера для радио короче, да зато заботит огород. Десять соток своего огорода разбивает Николай Иванович с такой замысловатостью и энергией, что куда там старый князь Болконский со всеми Лысыми Горами и особым архитектором. По больнице Николай Иванович в шестьдесят лет ещЈ очень жив, исполняет полторы ставки и в любую ночь бежит принимать роды. По посЈлку он не ходит, а носится, не стесняясь седой бороды, и только развевает полами парусинового пиджачка, сшитого Еленой Александровной. А вот к лопате у него уже сил мало -- полчаса утром, и начинает задыхаться. Но пусть отстают руки и сердце, а планы стройны до идеала. Он водит Олега по голому своему огороду, счастливо отмеченному двумя деревцами по задней меже, и хвалится:
-- Вот тут, Олег, сквозь весь участок пройдЈт прешпект. По левую сторону, вы когда-нибудь увидите, три урюка, они уже посажены. По правую руку будет разбит виноградник, он несомненно примется. В конце же прешпект упрЈтся в беседку -- в самую настоящую беседку, которой ещЈ не видел Уш-Терек! Основы беседки уже заложены -- вот этот полукруглый диван из саманов -- (всЈ тот же Хомратович: "зачем полукруглый?") -- и вот эти прутья -- по ним поднимется хмель. Рядом будут благоухать табаки. ДнЈм мы будем здесь прятаться от зноя, а вечерами -- пить чай из самовара, милости прошу! -- (Впрочем, и самовара ещЈ нет.)
Что там в будущем вырастет у них -- неизвестно, а чего уже сегодня нет -- картошки, капусты, огурцов, помидоров и тыкв, того, что есть у соседей. "Но ведь это же купить можно!" -- возражают Кадмины. Поселенцы Уш-Терека -- народ хозяйственный, держат коров, свиней, овец, кур. Не вовсе чужды животноводству и Кадмины, но беспрактичное у них направление фермы: одни только собаки да кошки. Кадмины так понимают, что и молоко, и мясо можно принести с базара -- но где купишь собачью преданность? Разве за деньги будут так прыгать на тебя лопоухий черно-бурый Жук, огромный, как медведь, и острый пронырливый маленький Тобик, весь белый, но с подвижными чЈрными ушками?
Любовь к животным мы теперь не ставим в людях ни в грош, а над привязанностью к кошкам даже непременно смеЈмся. Но разлюбив сперва животных -- не неизбежно ли мы потом разлюбливаем и людей?
Кадмины любят в каждом своЈм звере не шкурку, а личность. И та общая душевность, которую излучают супруги, безо всякой дрессировки почти мгновенно усваивается и их животными. Животные очень ценят, когда Кадмины с ними разговаривают, и подолгу могут слушать. Животные дорожат обществом своих хозяев и горды их повсюду сопровождать. Если Тобик лежит в комнате (а доступ в комнаты собакам не ограничен) и видит, что Елена Александровна надевает пальто и берЈт сумку,-- он не {191} только сразу понимает, что сейчас будет прогулка в посЈлок -- но срывается с места, бежит за Жуком в сад и тотчас возвращается с ним. На определЈнном собачьем языке он там ему передал о прогулке -- и Жук прибежал возбуждЈнный, готовый идти.
Жук хорошо знает протяжЈнность времени. Проводив Кадминых до кино, он не лежит у клуба, уходит, но к концу сеанса всегда возвращается. Один раз картина оказалась совсем короткой -- и он опоздал. Сколько было горя сперва, и сколько потом прыжков!
Куда псы никогда не сопровождают Николая Ивановича -- это на работу, понимая, что было бы нетактично. Если в предвечернее время доктор выходит за ворота своим лЈгким молодым шагом, то по каким-то душевным волнам собаки безошибочно знают -- пошЈл ли он проведать роженицу (и тогда не идут) или купаться -- и тогда идут. Купаться далеко -- в реке Чу, за пять километров. Ни местные, ни ссыльные, ни молодые, ни средолетние не ходят туда ежедневно -- далеко. Ходят только мальчишки да доктор Кадмин с собаками. Собственно, это единственная из прогулок, не доставляющая собакам прямого удовольствия: дорожка по степи жЈсткая и с колючками, у Жука больные изрезанные лапы, а Тобик, однажды искупанный, очень боится снова попасть в воду. Но чувство долга -- выше всего, и они проделывают с доктором весь путь. Только за триста безопасных метров от реки Тобик начинает отставать, чтоб его не схватили, извиняется ушами, извиняется хвостом и ложится. Жук идЈт до самого обрыва, здесь кладЈт своЈ большое тело и, как монумент, наблюдает купание сверху.