И вдруг сегодня, часа через два после угрюмого новичка, среди серенького унылого дня, когда все лежали по кроватям и стЈкла, замытые дождЈм, так мало пропускали света, что ещЈ прежде обеда хотелось зажечь электричество, да чтоб скорей вечер наступал, что ли,-- в палату, опережая сестру, быстрым здоровым шагом вошЈл невысокий, очень живой человек. Он даже не вошЈл, он ворвался -- так поспешно, будто здесь были выстроены в шеренгу для встречи, и ждали его, и утомились. И остановился, удивясь, что все вяло лежат на койках. Даже свистнул. И с энергичной укоризной бодро заговорил:
-- Э-э, браты, что это вы подмокли все? Что это вы ножки съЈжили? -- Но хотя они и не были готовы ко встрече, он их приветствовал полувоенным жестом, вроде салюта: -- Чалый, Максим Петрович! Прошу любить! Воль-на!
Не было на его лице ракового истомления, играла жизнелюбивая уверенная улыбка -- и некоторые улыбнулись ему навстречу, в том числе и Павел Николаевич. За месяц среди всех нытиков это, кажется, первый был человек!
-- Та-ак,-- никого не спрашивая, быстрыми глазами высмотрел он свою койку и вбивчиво протопал к ней. Это была койка рядом с Павлом Николаевичем, бывшая Мурсалимова, и новичок зашЈл {211} в проход со стороны Павла Николаевича. Он сел на койку, покачался, поскрипел. Определил: -- Амортизация -- шестьдесят процентов. Главврач мышей не ловит.
И стал разгружаться, а разгружать ему оказалось нечего: в руках ничего, в одном кармане бритва, а в другом пачка, но не папирос -- а игральных, почти ещЈ новых карт. Он вытянул колоду, протрещал по ней пальцами и, смышлЈными глазами глядя на Павла Николаевича, спросил:
-- Швыряетесь?
-- Да иногда,-- благожелательно признался Павел Николаевич.
-- Преферанс?
-- Мало. Больше в подкидного.
-- Это не игра,-- строго сказал Чалый.-- А -- штос? Винт? Покер?
-- Куда там! -- смущЈнно отмахнулся Русанов.-- Учиться было некогда.
-- Здесь и научим, а где ж ещЈ? -- вскинулся Чалый.-- Как говорится: не умеешь -- научим, не хочешь -- заставим!
И смеялся. По его лицу у него был нос велик -- мягкий, большой нос, подрумяненный. Но именно благодаря этому носу лицо его выглядело простодушным, располагающим.
-- Лучше покера игры нет! -- авторитетно заверил он.-- И ставки -- втЈмную.
И уже не сомневаясь в Павле Николаевиче, оглядывался ещЈ за партнЈрами. Но никто рядом не внушал ему надежды.
-- Я! Я буду учился! -- кричал из-за спины Ахмаджан.
-- Хорошо,-- одобрил Чалый.-- Ищи вот, что б нам тут между кроватями перекинуть.
Он обернулся дальше, увидел замерший взгляд Шулубина, увидел ещЈ одного узбека в розовой чалме с усами свисающими, тонкими, как выделанными из серебряной нити,-- а тут вошла Нэлля с ведром и тряпкой для неурочного мытья полов.
-- О-о-о! -- оценил сразу Чалый.-- Какая девка посадочная! Слушай, где ты раньше была? Мы б с тобой на качелях покатались. Нэлля выпятила толстые губы, это она так улыбалась:
-- А чо ж, и счас не поздно. Да ты хворый, куда те?
-- Живот на живот -- всЈ заживЈт,-- рапортовал Чалый.-- Или ты меня робеешь?
-- Да сколько там в тебе мужика! -- примерялась Нэлля.
-- Для тебя -- насквозь, не бось! -- резал Чалый.-- Ну скорей, скорей, становись пол мыть, охота фасад посмотреть!
-- Гляди, это у нас даром,-- благодушествовала Нэлля и, шлЈпнув мокрую тряпку под первую койку, нагнулась мыть.
Может быть, вовсе не был болен этот человек? Наружной болячки у него не было видно, не выражало лицо и внутренней боли. Или это он приказом воли так держался, показывал тот пример, которого не было в палате, но который только и должен быть в наше время у нашего человека? Павел Николаевич с завистью смотрел на Чалого. {212}
-- А -- что у вас? -- спросил он тихо, между ними двумя.
-- У меня? -- тряхнулся Чалый.-- Полипы! Что такое полипы -- никто среди больных точно не знал, но у одного, у другого, у третьего частенько встречались эти полипы.
-- И что ж -- не болит?
-- А вот только заболело -- я и пришЈл. Резать? -- пожалуйста, чего ж тянуть?
-- И где у вас? -- всЈ с большим уважением приспрашивался Русанов.
-- На желудке, что ли! -- беззаботно говорил Чалый, и ещЈ улыбался.-- В общем, желудочек оттяпают: Вырежут три четверти. Ребром ладони он резанул себя по животу и прищурился.
-- И как же? -- удивился Русанов.
-- Ничего-о, приспосо-облюсь! Лишь бы водка всачивалась!
-- Но вы так замечательно держитесь!
-- Милый сосед,-- покивал Чалый своей доброй головой с прямодушными глазами и подрумяненным большим носом.-- Чтоб не загнуться -- не надо расстраиваться. Кто меньше толкует -- тот меньше тоскует. И тебе советую!
Ахмаджан как раз подносил фанерную дощечку. Приладили еЈ между кроватями Русанова и Чалого, уставилась хорошо.
-- Немножко покультурно,-- радовался Ахмаджан.
-- Свет зажечь! -- скомандовал Чалый. Зажгли и свет. ЕщЈ стало веселей.
-- Ну, а четвЈртый? ЧетвЈртый что-то не находился.
-- Ничего, вы пока нам так объясните.-- Русанов очень подбодрился. Вот он сидел, спустив ноги на пол, как здоровый. При поворотах головы боль в шее была куда слабее прежней. Фанерка не фанерка, а был перед ним как бы маленький игральный стол, освещЈнный ярким весЈлым светом с потолка. Резкие точные весЈлые знаки красных и чЈрных мастей выделялись на белой полированной поверхности карт. Может быть, и правда, вот так, как Чалый, надо относиться к болезни -- она и сползЈт с тебя? Для чего киснуть? Для чего всЈ время носиться с мрачными мыслями?
-- Что ещЈ будем подождать? -- упрашивал и Ахмаджан.
-- Та-ак,-- с быстротой киноленты перепускал Чалый всю колоду через свои уверенные пальцы: ненужные в сторону, нужные к себе.-- Участвуют карты: с девятки до туза. Старшинство мастей: трефы, потом бубны, потом червы, потом пики.-- И показывал масти Ахмаджану.-- Понял?
-- Есть понял! -- с большим удовольствием отзывался Ахмаджан.
То выгибая и потрескивая отобранной колодой, то слегка тасуя еЈ, объяснял Максим Петрович дальше:
-- СдаЈтся на руки по пять карт, остальные в кону. Теперь надо понять старшинство комбинаций. Комбинации так идут. Пара.-- Он показывал.-- Две пары. Стрит -- это пять штук подряд. Вот. Или вот. Дальше -- тройка. Фуль... {213}
-- Кто -- Чалый? -- спросили в дверях.
-- Я Чалый!
-- На выход, жена пришла!
-- Ас кошЈлкой, вы не видели?.. Ладно, браты, перерыв.
И бодро беззаботно пошЈл к выходу.
Тихо стало в палате. Горели лампы как вечером. Ахмаджан ушЈл к себе. Быстро расшлЈпывая по полу воду, подвигалась Нэлля, и надо было всем поднять ноги на койки.
Павел Николаевич тоже лЈг. Он просто чувствовал на себе из угла взгляд этого филина -- упорное и укоризненное давление на голову сбоку. И чтоб облегчить давление, спросил:
-- А у вас, товарищ,-- что?
Но угрюмый старик даже вежливого движения не сделал навстречу вопросу, будто не его спрашивали. Круглыми табачно-красными глазищами смотрел как мимо головы. Павел Николаевич не дождался ответа и стал перебирать в руках лаковые карты. И тогда услышал глухое:
-- То самое.
Что "то самое"? Невежа!.. Павел Николаевич теперь сам на него не посмотрел, а лЈг на спину и стал просто так лежать-думать.
ОтвлЈкся он приходом Чалого и картами, а ведь ждал газеты. Сегодня день был -- слишком памятный. Очень важный, показательный день, и по газете предстояло многое угадать на будущее. А будущее страны -- это и есть твоЈ будущее. Будет ли газета в траурной рамке вся? Или только первая страница? Будет портрет на целую полосу или на четверть? И в каких выражениях заголовки и передовица? После февральских снятий всЈ это особенно значит. На работе Павел Николаевич мог бы от кого-то почерпнуть, а здесь только и есть -- газета.
Между кроватями толкалась и Јрзала, ни в одном проходе не помещаясь, Нэлля. Но мытьЈ у неЈ быстро получалось, вот уж она кончала и раскатывала дорожку.
И по дорожке, возвращаясь с рентгена и осторожно перенося больную ногу, подЈргиваясь от боли, вошЈл Вадим.
Он нЈс и газету.
Павел Николаевич поманил его:
-- Вадим! Зайдите сюда, присядьте.
Вадим задержался, подумал, свернул к Русанову в проход и сел, придерживая брючину, чтоб не тЈрла.
Уже заметно было, что Вадим раскрывал газету, она была сложена не как свежая. ЕщЈ только принимая еЈ в руки, Павел Николаевич мог сразу видеть, что ни каймы нет вокруг страницы, ни -- портрета на первой полосе. Но посмотря ближе, торопливо шелестя страницами, он и дальше! он и дальше нигде не находил ни портрета, ни каймы, ни шапки,-- да вообще, кажется, никакой статьи?!
-- Нет? Ничего нет? -- спросил он Вадима, пугаясь, и упуская назвать, чего именно нет.
Он почти не знал Вадима. Хотя тот и был членом партии, но {214} ещЈ слишком молодым. И не руководящим работником, а узким специалистом. Что у него могло быть натолкано в голове -- это было невозможно представить. Но один раз он очень обнадЈжил Павла Николаевича: говорили в палате о сосланных нациях, и Вадим, подняв голову от своей геологии, посмотрел на Русанова, пожал плечами и тихо сказал ему одному: "Значит, что-то было. У нас даром не сошлют".
Вот в этой правильной фразе Вадим проявил себя как умный и непоколебимый человек.
И, кажется, не ошибся Павел Николаевич! Сейчас не пришлось Вадиму объяснять, о чЈм речь, он уже сам искал тут. И показал Русанову на подвал, который тот пропустил в волнении.
Обыкновенный подвал. Ничем не выделенный. Никакого портрета. Просто -- статья академика. И статья-то -- не о второй годовщине! не о скорби всего народа! не о том, что "жив и вечно будет жить"! А -- "Сталин и вопросы коммунистического строительства".
Только и всего? Только -- "и вопросы"? Только -- эти вопросы? Строительства? Почему -- строительства? Так можно и о лесозащитных полосах написать! А где -- военные победы? А где -- философский гений? А где -- Корифей Наук? А где -- всенародная любовь?
Сквозь очки, со сжатым лбом и страдая, Павел Николаевич посмотрел на тЈмное лицо Вадима.
-- Как это может быть, а?.. -- Через плечо он осторожно обернулся на Костоглотова. Тот, видно, спал: глаза закрыты, всЈ так же свешена голова.-- Два месяца назад, ведь два, да? вы вспомните,-- семидесятипятилетие! ВсЈ как по-прежнему: огромный портрет! огромный заголовок -- "Великий Продолжатель". Да?.. А?..