О том, что Лермонтов много образов взял из Библии, говорилось в начале книги. Интересно, что он чаще обращается к Библии, когда ему нужны образы для критики архаики культуры. Это не удивительно. Потому что Библия методологически нацелена на критику исторического опыта. Вот и в «Поэте» Лермонтову понадобился образ ветхости как культурной архаики, и он обратился к Библии. Ветхозаветное общество спит, его интерес к смыслу нового всеобщего не могут пробудить ни вожди, ни пророки. «Ветхий мир», «ветхий человек» – один из основных архаичных образов и в «Поэте» и в Библии. «Ветхость» жестко критикуется в Новом Завете: «Ветхий наш человек распят с ним»[144]; «Отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, а обновиться духом ума вашего»[145]; «Совлекшись ветхого человека с делами его»[146]; «В обновлении духа, а не по ветхой букве»[147].
Но библейская методология построена таким образом, что значимость «ветхости» как символ архаики, вытесняется в Ветхом Завете личностями пророков, а в Новом Завете – личностью Иисуса. А что же русская культура? Она способна выдвинуть альтернативную личность, например, личность поэта, чтобы оттеснить значимость ветхости на задний план общественной рефлексии? – вопрос Лермонтова.
Новое слово заснуло. «Проснешься ль ты… ?»
Лермонтов ставит, возможно, самый актуальный для России вопрос и адресует его новым общественным силам. Сколько можно молчать? Сколько можно быть рабом застойной власти (вспомним из «Думы»: «и перед властию презренные рабы»)? Не думаю, что буквально понимаемое абсолютное разрушение старого, это реальный путь преодоления раскола между личностью и обществом. Но Лермонтов этого не предлагает. Он говорит лишь, что новое слово должно быть произнесено и услышано людьми. В словах «Проснешься ль ты?» и «Иль … не вырвешь свой клинок?» Лермонтов спрашивает, есть ли у русского поэта, у России творческий потенциал, нацелен ли русский человек на поиск нового, способен ли к творчеству как протесту.
Конечно, Лермонтов в стихотворении «Поэт» призывал к борьбе. Но это обращение к человеку бороться с собой-сложившимся, собой-спящим, с собой, привыкшим к себе-традиционному. Это призыв к человеку переосмыслить понимание человеческого в себе. Призыв к спящей в русском человеке личности произнесен в виде вопроса: «Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк…?». Эту же мысль можно сформулировать и в виде вопроса безумной Птице-Тройке: «Куда несешься ты? Дай ответ!» – проснись, Россия! Ведаешь ли, что творишь? Лермонтовскую мысль можно понять и как призыв Штольца к вечно спящему Обломову: «Вон из этой ямы, из болота, на свет, на простор, где есть здоровая, нормальная жизнь!». Лермонтовский призыв носит диссидентский характер. У Пушкина в стихотворении «Поэт и толпа» диссидентство тоже есть, хотя не такое острое. Лермонтовское диссидентство более резко.
Возникает не праздный вопрос. Если новое слово связано с рефлексией личности, то может ли оно повести за собой народ? Ведь новизна и массовое сознание – две вещи несовместные. Методология Ветхого завета убедительно свидетельствует – не может. Методология Нового Завета, однако, свидетельствует, что в определенных ситуациях – может. Краткий эпизод в истории древних евреев, связанный с жизнью Иисуса, дал толчок развитию мировой культуры, и содержание мирового развития, которое придал ему медиационный смысл феномена Иисуса, из века в век усиливает свою значимость. Краткой, как вспышка, была жизнь Лермонтова, но медиационный свет этой вспышки виден до сих пор, он настолько значим, что в каждую культурную эпоху настоятельно требует своего осмысления и переосмысления. Творческая интеллигенция Москвы сумела повести за собой народ в 1991 г., она составила наиболее активную часть защитников Белого дома и затем правительства реформаторов. Это был лишь короткий эпизод в истории России, когда способность к творчеству, открытость новому стала основанием принятия всенародных решений. Но этот эпизод был. Россия до сих пор живет живительным медиационным потенциалом, который, несмотря на ошибки и коррупцию реформаторов, был придан тогда ее развитию. И потенциал этот, несмотря на его недостаточность, не иссякает. Связь между этими тремя краткими эпизодами – евангельской историей, жизнью Лермонтова и событиями 1991 года в России в том, что способность человека к творчеству, поиску нового может преодолевать глухоту массового сознания к инновациям, его, в основном, нетворческую природу. Новизна в определенных ситуациях на какое-то время способна стать выразителем общенародных интересов.
Лермонтовский анализ в «Поэте» еще замутнен идеей мщения и идеалом народного предводительства. Но Лермонтов не призывает Бога, вождя навести, наконец, порядок на земле, он обращается не к партийности, не к церковности, не к соборности, а к поэзии, к ее новизне, к ее уникальной, творческой природе, противостоящей сложившейся морщинно-румяной логике мышления. В поэтическом слове он ищет пути формирования представления о личности, способной через новизну своего творчества преодолеть исторически сложившиеся рамки русской культуры.
Личность в России – «Проснешься ль ты?» Сможешь ли сказать новое слово? Родишься ли? Будешь ли? В этом библейском вопросе пафос стихотворения «Поэт», русской художественной литературы и всей проблематики русской культуры.
Распятое творчество и ворующая патология.
– Стихотворение «Смерть поэта».[148]
Он был рожден для мирных вдохновений,
Для славы, для надежд; но меж людей
Он не годился…
М.Ю. Лермонтов.
Россия тонет в расколе. Внутренняя неспособность примирить противоположности – в этом прошлое, настоящее и, кто знает, возможно, будущее русской культуры. Гражданская война смыслов одна из сущностей русскости. Русскость как ментальный раскол несчастье русского человека. Но в доме повешенного не говорят о веревке – говорить о внутреннем расколе в России не принято. Поэтому всякое слово, анализирующее раскол, ценно для культурологического анализа. Тем более, если это слово принадлежит Лермонтову – поэту, гражданину, аналитику культуры.
Стихотворение «Смерть поэта», написанное в 1837 г., по существу, открывает цикл произведений последнего пятилетия жизни Лермонтова. В «Смерти поэта» он начинает формировать свое видение основного противоречия русской культуры, представление о способах ее критики и путях поиска альтернативы расколу. Лермонтоведение сводит значение стихотворения «Смерть поэта» к политическому протесту и личному горю Лермонтова в связи со смертью Пушкина. Это верно, если рассматривать стихотворение в отрыве от остальных произведений поэта. Но этого вывода не достаточно, если понимать стихотворение через содержащуюся в нем логику анализа типа русской культуры. В нем содержится определенный способ видения культурной специфики русского человека и определенная логика выстраивания образов личности и социальной патологии.
В стихотворении «Смерть поэта» Лермонтов ведет тот же анализ, что и в «Герое нашего времени», и в стихотворении «Поэт». Но решает иную задачу. Он как бы в недоумении анализирует то, что до него не делал никто – результат попытки взаимопроникновения смыслов поэта и патологичного общества на новой для общества основе, на основе ценности личности. Это – анализ «сферы между» смыслом личности и смыслом патологичного общества в ее варианте на первую треть XIX в. Лермонтовский культурологическо-поэтический опыт оказывается бесценным документом для понимания путей формирования российской личности, динамики российской социальной патологии, конфликта между различными субкультурами в рамках одной культуры в России.
Стиль стихотворения «Смерть поэта», так же, как и стихотворения «Поэт», напоминает монологи Чацкого. И сам Лермонтов, главный герой этого стихотворения, и Чацкий, главный герой грибоедовской комедии, обвиняют сложившееся в России общество в том, что оно уничтожает личность. Но Чацкий слабо конструктивен – критикует, поучает общество как просветитель. Он считает, что знает, как надо жить нравственно, а критикуемое им общество этого не знает. Лермонтов не поучает. Несмотря на более гневный, чем в комедии Грибоедова пафос, критика Лермонтова более конструктивна. Поэт критикует общество, называя его то «Вы», то «Они». Он обличает его за то, что оно не нацелено на диалог с новизной, которую несет Поэт. Лермонтов выходит в стихотворении на вечную тему взаимопроникновения смыслов творческой личности и социальной патологии, и это делает логику стихотворения актуальной и сегодня.
По прочтении стихотворения создается впечатление, что поэт находится в плену малоценной дуальной оппозиции «замирение с обществом – бунт против общества» как варианта «славословие – бунт» в стихотворении «Поэт». Но это не так. Лермонтов анализирует способ взаимопроникновения противоположных смыслов, соединенных в дуальной оппозиции «всеобщее – единичное», в которой всеобщее понимается через сложившиеся смыслы культуры, традицию, а единичное через инновацию. В ней творческое единичное через свою способность к новому слову, новому искусству, инновационной поэзии, к общественному диалогу как новой общественной позиции формирует смысл особенного, которое достигает такой значимости, что претендует на то, чтобы стать новым всеобщим. Но перехода к новому всеобщему в обществе не получается, потому что в обществе господствует раскол, разрушающий саму дуальную оппозицию «всеобщее (традиция) – единичное (инновация)».