«Энциклопедия» несет страшное разрушение. Это воплотившийся разгром того, что лишь обозначено в лермонтовском «Демоне» как объект отрицания. Это разработка лермонтовской темы и анализ русской культуры лермонтовско-хирургическим способом. Это оживший демонический дух Лермонтова. Это результат разрыва с ветхозаветным Богом, ветхозаветным Дьяволом, ветхозаветным человеком, с ветхозаветной Россией. Разрыв означает, что все воспринимающееся в русской культуре как надежная тысячелетняя культурная норма и культурное богатство – химеры. Это значит, что лермонтовский Демон, – ни Бог, ни Дьявол, не человек, а аналитическая мысль, – как смерчь, как беспощадный цунами проносится над сложившейся русскостью и уничтожает ее как устаревшую ветхозаветность. Роман Ерофеева это объявление войны ветхозаветности с позиции того, что в иудео-христианской культурной зоне началось с античности, продолжилось в протестующей личности Иисуса и через европейский гуманизм пришло в Россию. Ерофеев, как Петр I, отрезает бороду русской культуре и срывает с нее традиционный татарский халат.
Его роман это гражданская война смыслов, но это не народный бунт и не большевистский соборно-самодержавный переворот. Это, возможно, первое в русской культуре объявление войны русскому народу с позиции личности. Это пир во время чумы Чаадаева, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Гончарова, Тургенева, Достоевского, Чехова. И это шаг вперед по сравнению с тем, что сделали великие. Это, возможно, первая в русской культуре попытка личности заявить, что нравственность свободы и индивидуализма, которую она несет, способна стать общественной силой.
Роман Ерофеева это критика русской архаики с позиции личности и это Лермонтовский ренессанс в современной русской литературе.
Ерофеевский текст многими воспринимается как антинародный, как кощунство, русофобство, ерничанье, сатанинский смех. Но это не сатанинский смех, это беспощадный библейско-лермонтовский способ мыслить в современных условиях. Это научный анализ русской культуры. И в его логику надо проникнуть. Роман наполнен оценками, которых в русской литературе еще никто не делал. Детальный разбор романа, я убежден, впереди. А сейчас приведу лишь некоторые мысли автора и мои комментарии к ним.
Но я должен сказать, комментировать «Энциклопедию» можно, лишь одновременно объясняя гражданскую позицию автора – только так можно понять, зачем он пишет очень неприятные для русского слуха вещи.
«Почему я не бегу из этой насквозь лживой страны?»
Гражданская позиция Ерофеева не в патриотических заявлениях. Не в нагнетании жалости к многострадальному русскому человеку. И не в восторгах по поводу величия прошлого, либо прекрасного будущего России. Она в уничтожающей иронии по поводу того, как русский человек живет сегодня и как его образ жизни, способ мышления видится со стороны. А Ерофеев в романе смотрит на Россию именно со стороны. Так, как пытались увидеть ее из Италии Гоголь, из Франции Тургенев, из Германии Достоевский. Как смотрели на нее из-внутри-себя, как бы отстраняясь от себя и от России, Пушкин, Лермонтов, Чехов. В писательском мышлении, расчленяющем и синтезирующем смыслы, возникает какая-то воображаемая промежуточная сфера между Россией и писателем, пишущем о России, из-внутри-которой и в-которой писатель разворачивает свой анализ.
Лермонтовский Демон в поэме «Демон», критикуя сложившиеся стереотипы добра и зла, ведет поиск альтернативы между смыслами Бога, Дьявола и человека, заполняет эту промежуточную сферу любовью и создает в ней новое основание для «жизни новой». Сам Лермонтов, в стихотворении «Выхожу один я на дорогу», засыпая живым сном в смысловом промежутке между реальностью и смертью, пытается осуществить мечту о себе как объекте всеобщей любви. На скалистой площадке между землей и луной булгаковский Воланд принимает последние решения и направляет мастера не обратно в посюсторонность, в Москву, на землю, где его мучили в психушке, и не по лунной дороге в потусторонность вслед за его персонажами – Иешуа и Пилатом, а в некую страну, между потусторонностью и посюсторонностью, скорее в Германию, чем Россию, скорее в XIX в., чем в XX в., но это то новое промежуточное смысловое пространство, где мастер мог создавать бессмертные творения. Туда, между любовью, плененной в феодальной семье, и любовью, плененной кабацким распутством, к смыслу личности пытаются прорваться пушкинские влюбленные дон Гуан и донна Анна, отбрасывая обвинения в кладбищенском сладострастии. «Сфера между» рождает критиков культуры, еретиков и самозванцев. Пушкинские Черкешенка, Татьяна, дон Гуан, донна Анна, Вальсингам, Моцарт, Самозванец, Пророк, Поэт; лермонтовские Демон, Пророк, Поэт; гоголевские Смех, Иисус; гончаровские Штольц, Ольга, Вера, Тушин; тургеневский Соломин; булгаковские Воланд и его свита, мастер, Маргарита, профессор Преображенский и др. персонажи – все они в той или иной степени еретики и самозванцы в русской литературе. Самозванство это протест человека против себя архаичного, это способ его борьбы с собой традиционным. Это способ выйти за рамки традиции и попытка понять себя нового через смысл личности. И это способ изменить тип своей культуры.
Но «сфера между» не однозначна. В ней не только рождаются новые смыслы, в ней рушатся идеологии, религии и государства, судьбы людей и народов. Не сумев продуктивно преодолеть «сферу между», в ней застревают персонажи Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Гончарова, Тургенева, Л. Толстого, Достоевского, Чехова. В «сфере между» застряли «человек – зверь» Новикова; недоросль, общество, «проклятое Богом», Фонвизина; «пародия на человека», «инвалид в любви» Пушкина; фамусовское общество Грибоедова; «нравственный калека», «лишний человек» Лермонтова; «мертвые души», «человек ни то, ни се» Гоголя; «урод»-хищник, рвущий жизнь ради революционного громадного будущего, художник, не умеющий рисовать, любовник, не понимающий, что такое любить, человек, предпочитающий вообще не сталкиваться с жизнью и проводящий жизнь на диване, Гончарова; «вывихнутые», «переливатели из пустого в порожнее», «свистуны» Тургенева; «темное царство» А. Островского; «общество мерзостей» Писемского; человек, патологически раздвоенный, «бесы», понятые через «надрыв», карамазовщину Достоевского; мужчина-нытик, требующий няньки, чтобы быть мужчиной, человек, не способный принять решения, никакого и, следовательно, жить Чехова.
«Сфера между» родила Иисуса, самозвано двинувшегося в нее и через нее к поиску новых смыслов, чтобы изменить, сдвинуть соборно-авторитарный тип культуры древних евреев в личностную сторону, и Иуду, застрявшего в ней в состоянии «ни то, ни се» и погибшего в метаниях между старым и новым. Это сложная и опасная сфера, но это единственный путь, встав на который, человек может ощутить себя личностью, а его культура – выжить в меняющихся условиях. Иисус как личность в России и Иуда как распад личности, как социальная патология в России – в этом суть сути всей русской литературы и это два пути, перед которыми русский человек много веков стоит как витязь на распутье. Смысл выбора – станет ли русский человек, наконец, еретиком и самозванцем, изменит ли тип своей культуры, изменится ли. Либо продолжит бесконечные метания, останется «нравственным калекой», «уродом», человеком «ни то, ни се» и погибнет как субъект русской культуры.
Глядя на Россию из «сферы между», с высоты вопроса «Изменяться или не изменяться?», любовь классиков к России выглядит странной. Роман «Энциклопедия русской жизни» тоже написан из «сферы между» и с высоты этого вопроса. Ерофеев пишет, по существу, о себе: «Даже любя Россию "странной любовью", мы останавливаемся и прячем эту правду. Иначе – обвинение в сумасшествии»[306]. Конечно, Ерофеев сумасшедший писатель, потому что отважился войти в «сферу между». Но он желательный сумасшедший писатель, потому что продолжает путь великих сумасшедших.
В романе великолепно описание русского человека в образе тети Нюры, бесподобен разбор галломании – любви русских в французах того, чего в России нет, хороши рассуждения о России как стране-анекдоте, о народе и выходе из народа, о русской интеллигенции, разделы «Демьянова уха», «Нежности», «Сумбур вместо музыки», «Почему русские боятся евреев?», «Цепь», «Знает ли жизнь английская королева?», «Я люблю смотреть, как умирают дети» и многие другие. Маленькие шедевры анализа русской культуры в литературной форме. Язык культурологически безошибочный, и одновременно сочный, народный, разухабистый, смесь литературного с матерным. Научно-блатной. Философско-уличный. «Тонкому деятелю» он не нравится. Он рассчитан, скорее, на молодежь. Автор языка – рыцарь анализа в медвежьей шкуре. Аромат языка – смесь французских духов с вонью выгребной ямы. Ерофеев – производитель исповедального эпатажа, мастер русской исповеди. Исповедь всегда о тайном, греховном, неприличном, стыдном: «Раз исповедь - так исповедь. Пусть тайное станет явным. Мне стыдно, но я потому и русский, чтобы говорить постыдные вещи». И еще: «Я - как эмансипированный цыган с золотыми зубами, пишущий о вороватости своей нации».
Главный персонаж романа сам Ерофеев. Его задача - «убить Серого». Серый это «русский Бог». Он же «бандит». Он же «русский народ». Он же «поборник православной монархии». Он же «интеллигент». Он же «Россия», «родина» и «враг русского прогресса». «Богатый и бедный одновременно». Он же «Серафим Саровский». «Серый это не обобщенный образ, да и вообще не образ. Это видение моей жизни», – пишет Ерофеев. Он же «русская формула» и «русская свинья». Он же «рекламный щит на дороге». Он же – тот, которого Ерофеев называет «Я». «– Бог, зачем ты сделал Серого? – Для потехи».
Почему Ерофеев обнажает в русской культуре стыдное, грязное, позорное, дегенеративное, преступное? Зачем он неприлично хохочет и заставляет читателей хохотать над всем этим? Почему, как и Андрей Тарковский, видит исторически сложившуюся Россию дебильной? Почему вслед за Достоевским объявляет русского человека «склонным к бесчестью»? Зачем уподобляется Кюстину, беспощаднее классиков XIX в., топчет нормы литературного языка? Ответ в том, что ерофеевский взгляд на Россию – из «сферы между». «Сфера между» в конце XX – начале XXI вв. гораздо более свободна, личностна и бескомпромиссна, чем в XIX в. Она в XX в. вызвала к жизни наиболее значимые для русского человека события – развалила СССР, разрушила Берлинскую стену, парализовала СНГ, провела и еще проведет цветочно-фруктовые революции в странах этого союза, более настойчиво требует от своих политических оппонентов в России диалога и, не получая его, становится жестче. Взгляд сумасшедшего писателя из этой сферы жесткий, и другим он сегодня быть не может: