Демон – Тамаре:
Так что ж? ты будешь там со мной!
И в редакции 1831 г. в более развернутой форме:
Так что ж? – ты будешь там со мной!
Мы станем жить любя, страдая,
И ад нам будет стоить рая;
Мне рай – везде, где я с тобой!
Чисто человеческая оценка ада, рая, любви приобретает в философии Лермонтова космический масштаб, где не ад и не рай являются основанием человеческого, а, наоборот, любовь становится основанием для оценки смысла ада и рая. Способность любить становится абсолютом. И если, внимая Иоанну, мы говорим, что вначале было слово, то, читая Лермонтова, мы понимаем, что словом этим было слово любви.
И никак иначе.
В лермонтовской поэзии происходит сдвиг – мир встает на новое основание и сам становится новым. Насыщение любовью всего, проникновение любви всюду, преображение любовью не только мира, но основания мира – эта мысль не случайная, не частная, она принадлежит не только поэме «Демон», она в стихах «Мцыри», «Исповедь», «Испанцы», «Любовь мертвеца», в изумительном «Послушай, быть может…», она центральная во всем творчестве поэта.
Послушай, быть может, когда мы покинем
Навек этот мир, где душою так стынем,
Быть может, в стране, где не знают обману,
Ты ангелом будешь, я демоном стану! –
Клянися тогда позабыть, дорогая,
Для прежнего друга все счастие рая!
Пусть мрачный изгнанник, судьбой осужденный,
Тебе будет раем, а ты мне – вселенной!
«Послушай, быть может…»[212]
Рай это когда он становится для нее раем навсегда, а она для него – навсегда вселенной. И на земле и после смерти. Лермонтовский рай, принимающий в себя любящего Демона, это русский Ренессанс и русская конкретизация Иисусовой любви.
Новозаветное Иисусово «возлюбите Бога и возлюбите человека» это не одно и то же, что «возлюби ближнего своего» Ветхого завета. Лермонтовская божественность любви, обозначаемая в Ветхом завете пунктиром, существует там на заднем плане господствующей религиозности. Песнь Песней не поколебала этого господства. Иисус впервые устанавливает лермонтовскую вертикаль между всеобщим божественным и всеобщим человеческим – устремленность инновации в Боге и инновации в человеке навстречу друг другу в любви как в богочеловеческую середину. В Ветхом завете любовь к человеку была одним из способов плодиться и размножаться, сохранять внутриплеменную солидарность, защищать ее от врагов и тем самым выполнять завет, заключенный между Яхве и древними евреями. У Иисуса и Лермонтова не так: при всем различии между ними ценность любви, слово любви, мечта о любви, устремленность к любви, смысл любви становятся сущностью божественного – любовь возникает как основание и цель самой себя, перед такой любовью родовые ценности мельчают, отступают на второй план.
И если вначале была любовь, то в стихах-проповедях Иисуса и поэзии Лермонтова создается новозаветная, неортодоксальная религиозная формула «Бог это любовь» как новое основание религиозного мышления, в котором полюса «Бог» и «человек», сдвигаясь со своих исторических оснований, тяготеют к тождеству. Но через силуэты этого нового религиозного основания одновременно высвечивается и безрелигиозное, еретическое. новозаветно-гуманистическое, светское, секулярно-христианское, христианско-экзистенциальное, самозваное, пушкинское-гоголевское-гончаровское-тургеневское-чеховское «Любовь это Бог». Идеология «Любовь это Бог» – основание образа Демона как еретика и самозванца. Это новое основание превышает религиозное в условиях нарастания значимости гуманистических смыслов. Оно поднимает в России знамя Ренессанса и Реформации, преодолевая гносеологическую и этическую ограниченность религиозности, народничества и атеизма. Потому что в нем полюса «способность любить» и «способность нести божественное», несмотря на протесты всех церквей, партий и религий, несмотря на костры, лагеря и гонения, несмотря на религиозность и народничество лермонтоведения упрямо тяготеют к тождеству.
Спасение души или любовь?
Лермонтов, интерпретировав любовь как новое основание, должен был сопоставить это основание со смыслом спасения. Иначе Лермонтов не был бы Лермонтовым. У поэта есть два представления о соотнесенности нравственности любви и нравственности спасенья. Они разбросаны в разных произведениях. И оба одновременно содержатся в поэме «Демон».
В одном варианте любовь и спасение противостоят как грех и святость. Лермонтов категорически разводит ад и рай, земное и божественное, посюстороннее и потустороннее как противоположности. Для этого у Лермонтова были все основания. Согласно православному канону, если человек руководствуется в своих решениях только любовью, а любовь это страсть и поэтому греховна, то он действует безнравственно, лишается шансов на спасение и ему уготован ад. Раньше, когда после свадьбы молодых укладывали в постель, иконы закрывали тканью, чтобы святые лики не видели срама, греха. Если же человек на первое место в своей рефлексии выдвигает принятую мораль, даже если от этого страдает любовь, то он действует нравственно, и может рассчитывать на спасение души, попадание в рай. Через дуальную оппозицию противоположных смыслов «любовь – спасение» Лермонтов, по существу, анализирует традиционную православную интерпретацию общественной морали.
Но поэт не просто формирует традиционную дуальную оппозицию, он преодолевает ее. Он в рамках этой дуальной оппозиции устанавливает совершенно другую, не традиционную логику. Он уравнивает способность неба устанавливать закон жизни монастыря со способностью сердца любить:
Пусть монастырский ваш закон
Рукою неба утвержден;
Но в этом сердце есть другой,
Ему не менее святой…
«Исповедь».[213]
В этих строчках религия спасения («монастырский ваш закон») и способность любить уравниваются в правах. Способность любить наряду со способностью спасаться начинает нести божественность. Дуальная оппозиция не ликвидируется, но «способность любить» как противоположность «нацеленности на спасение души» перестает быть греховной, она становится равноправной. Возникло новое понимание божественного, которое стало конкурировать с традиционным его пониманием на равных правах. Такого ясного изменения сущности божественного в российской рефлексии до Лермонтова не было.
Но уравнивания смыслов традиции и инновации в нравственности поэту мало. В этом же произведении Лермонтов идет дальше. И возникает второй лермонтовский тип соотнесенности смыслов любви и спасения. Миг любви на земле, если жизнь понимать как миг по сравнению с вечностью, стоит вечной жизни в безлюбовном, пусть и высоконравственном раю. На этом основании нравственность устремленности к любви возносится над высшей нравственностью спасения и сама становится высшей нраваственностью. Дуальная оппозиция «любовь – спасение» решительно преодолевается:
Я о спасенье не молюсь,
Небес и ада не боюсь;
Пусть вечно мучусь; не беда!
Ведь с ней не встречусь никогда!
«Исповедь».
Лермонтовский герой пытается любви мужчины и женщины придать значимость высшей нравственности, основания. Для этого он любовь к женщине приравнивает к любви Богу, к стремлению в рай: «Нет, перестань, не возражай…/ Что без нее земля и рай?». Так же преодолевает дуальную оппозицию «любовь – спасение» Лермонтов, когда анализирует образы монашенки Тамары и Демона.
И для тебя с звезды восточной
Сорву венец я золотой;
Возьму с цветов росы полночной,
Его усыплю той росой;
Лучом румяного заката
Твой стан, как лентой, обовью;
Дыханьем чистым аромата
Окрестный воздух напою…
«Демон»
Не одно поколение читателей восхищалось радугой звуков в этих строчках. Лермонтов здесь волшебник. Кажется, нет пределов его поэтической магии. Но предмет книги логика мысли, а не эстетика, и мне важно понять: то, что предлагает Демон Тамаре, это земная, а не какая-то иная любовь, хотя и выдержанная в космических масштабах. В ней нет ничего райского, эдемского, либо адского, либо потустороннего, канонического. Это восторженная любовь юного сердца. Это Песнь Песней в космических масштабах и без ее натурализма. В ней царствует предчувствие новизны, интеллект и творчество. Она человеческая, и в ее человечности ее божественность.
Я опущусь на дно морское,
Я полечу за облака,
Я дам тебе все, все земное –
Люби меня…!
С точки зрения религиозной критики отказ от поиска рая и спасенья ради поиска бесовского бытия это гибель человека (см., например, книги бывшего митрополита Санкт Петербургского и Ладожского о. Иоанна, умершего в 1996 г.), а с точки зрения Лермонтова это единственно возможный путь поиска духовности и высшей нравственности.
Рай, - царство Бога, - открылся для любви земной, которая к любви к Богу может не иметь никакого отношения. Чтобы попасть в рай, главное – любить, кого – не важно, хоть Демона (!), но любить. В лермонтовской концепции божественного любовь и спасение не противостоят. Они тяготеют к тождеству, делаются тождественными, сливаются в представлении о всеобщей сущности.
И Лермонтов делает этот любовно-спасительный синтез единственно возможным способом – он переносит земную любовь в рай:
Что мне сиянье божьей власти
И рай святой?
Я перенес земные страсти
Туда с собой.
«Любовь мертвеца»[214]
Нельзя забывать – Лермонтов верующий человек. Для него божественное, Бог имеют высшие права. Рай – царство Бога, и сам человек не может изменить концепцию рая. Если нет разрешения Бога, перенос туда земной любви не возможен. Поэтому Лермонтову, чтобы произвести изменение в понимании высшей нравственности, надо было произвести изменение в интерпретации Бога. Это переосмысление произошло в поэме «Демон»: