«Что делать вам в подвальчике?... Зачем? – продолжал Воланд убедительно и мягко, - о, трижды романтический мастер, неужто вы не хотите днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели ж вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером? Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула? Туда, туда. Там ждет уже вас дом и старый слуга, свечи уже горят, а скоро они потухнут, потому что вы немедленно встретите рассвет. По этой дороге, Мастер, по этой»[298].
Куда направил Мастера и Маргариту Воланд. Что такое вечный дом, который освящается не электрическими лампочками, а горящими свечами? Почему надо писать гусиным пером? Ведь во времена Мастера пользовались металлическими перьями. Почему надо слушать музыку именно Шуберта? И почему Воланд упоминает имя Фауста? Почему Мастер будет жить «подобно Фаусту»? Маргарита говорит Мастеру: «Ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи»[299]. Свет в комнате от горящих свечей – это новое для Мастера. Маргарита: «Вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе»[300]. Маргарита обещает Мастеру что-то вроде вечернего домашнего концерта, домашнего спектакля, что характерно скорее для эпохи Гете, Пушкина и Лермонтова, чем для эпохи 30-х годов советской России, когда писался роман. Маргарита: «Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак... с улыбкой на устах». Все это – и свечи, и гусиное перо, и вечерний концерт, и засаленный ночной колпак, и улыбка счастья на лице творческого человека взяты из «Фауста» Гете. Воланд перебрасывает Мастера более, чем на век назад. Мастер будет писателем конца XVIII-начала XIX вв. Ему, творческому человеку, не место в России XX в. Конечно, Шуберта можно слушать и в России. Но все-таки, скорее, в Германии, чем в России. Там, скорее, в Германии, чем в России, но определенно в прошлом веке будет находиться вечный дом Мастера, в котором он будет писать свои бессмертные творения. Почему бессмертные? Потому что в вечном доме можно создавать только вечное.
«Ах, отчего я опоздал родиться! Отчего я не родился сто лет назад», - восклицает Булгаков в одном из своих писем.[301] Значит, не случайно в романе упоминает писатель и Фауста, и свечи, и домашний концерт. Этот переход в иной век – очень личное, выношенное.
Мастер перешел ручей по мшистому мостику. Это был Рубикон. Кончилась вечная ночь и начинался рассвет. Это был новый рассвет, «обещанный» иной природой, обусловленной изменившейся сущностью мастера, это был рассвет новой сущности человека. Это было начало новой русскости, обладающей иной сущностью. Обратной дороги нет. Это было движение из культуры, в которой господствовало ложь и насилие, к новому типу культуры и иной жизни. Впереди была свобода: «Беспокойная, исколотая иглами память стала потухать. Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя»[302]. Свободная любовь и свободное творчество – это иная сущность русской жизни, ее иное основание, иная природа человеческого в России. Кто дает свободу любви и творчеству у Лермонтова и Булгакова? Сюжетно – нечистая сила. Но, по существу, это силы, противостоящие в России диктату традиционности. Это силы, разрушающие то, что не дает русскому человеку творить и любить. Это лермонтовско-булгаковское общество, которое чуждо, не характерно для России и это то, что воспринимается в России как самозванец, еретик, иностранец и нечистая сила, достойное анафемы, креста и костра.
Булгаков носитель того, что названо в этой книге новозаветно-гуманистическим мышлением. Для того, чтобы образовался новый мир, не нужно крови, не нужно убивать людей. Надо, чтобы человек изменил свою природу, надо, чтобы он изменил тип своей культуры. Вывод об изменении типа русской культуры это пушкинско-лермонтовско-булгаковский вывод. Этот вывод – в сцене преображения Мастера и Маргариты.
«Что означает это новое?» – спросил воскресший мастер, увидев воскресшую Маргариту. – Понимаю, – сказал мастер, озираясь, – вы нас убили, мы мертвы.... – Ах, помилуйте, – ответил Азазелло (демон из свиты Воланда – А. Д.), – вас ли я слышу? Ведь ваша подруга называет вас Мастером, ведь вы мыслите, как же вы можете быть мертвы? Разве для того, чтобы считать себя живым, нужно непременно сидеть в подвале, имея на себе рубашку и больничные кальсоны? Это смешно!». И далее отравленные и воскресенные Азазелло Мастер и Маргарита поджигают дом, в котором они находились, с криками «Гори, гори прежняя жизнь! Гори страдание!»[303].
Что можно сказать об этой сцене?
Сцена преображения Мастера и Маргариты, изменения их обычной человеческой природы на иную, потустороннюю связана с чудом евангельского типа (убийством и воскресеньем). С чудом связано в романе все. Ну, пусть с чудом. Хотя бы с чудом. Такого нравственно точного анализа логики самопреображения человека через его волю, как это сделано в образах пушкинских Дон Гуана, Донны Анны и лермонтовского Демона, в русской литературе больше нет. Но Булгаков через чудо решает ту же социально-нравственную задачу, что Пушкин и Лермонтов через способность человека принимать новые решения – человек меняется, изменяет тип своей воспроизводственной логики как носителя культуры, становится другим, рвет со старыми культурными стереотипами, господствовавшими в нем, и формирует в себе способность искать новые.
Булгаковские герои сразу и абсолютно рвут со старым и получают что-то вроде идиллии в вечном доме. Так в жизни не бывает. Но в романе, в котором господствует чудо, это преувеличение допустимо. Потому что повествует о главном – о переходе человека от традиционной логики культуры, в которой господствуют статика и насилие, к логике, которая нацелена на поиск нового уровня свободы в любви и творчестве.
Характерен конец романа. Воланд и его свита покидают землю. Но улетают они не просто с земли, а из России, из Москвы. Россия не для них – самозванцев, иностранцев, динамичной силы, еретиков, взбудораживших застойное болото российской жизни. Они носители смыслов личности, честности, чести, справедливости, прав человека, гражданского общества, милосердия. И поэтому для русского человека они - чужие, чуждые, нечистая сила. А своя, привычная, родная, чистая сила, олицетворяющаяся с насилием, ложью, воровством, жадностью, со всеми возможными библейскими пороками человека, но прикрытая маской добра, Бога, остается в России. Россию покидает возможность нового общества. Уходят из России Мастер и Маргарита. Где они будут, не очень ясно. Но не в России. Не в России будет Мастер создавать свои бессмертные творения. И не в России будет расцветать любовь Мастера и Маргариты. Россию покинула возможность личности, потому что личность в условиях господства ветхозаветности не возможна. Этот вывод наследует основной вывод лермонтовской поэмы «Демон».
И есть еще один конец романа «Мастер и Маргарита». В результате всех перипетий хороший человек, но плохой поэт Иван, в конце романа именуемый Иванушкой, понял, что писал плохие стихи, но благодаря общению с потусторонней силой и Мастером понял, что писать он их больше не будет. Человек, понявший, что он бездарность, уже не бездарность. Это победа возможности нового творчества над опытом серого творчества. У изменившегося Иванушки появилась интуиция. Он даже стал чувствовать через стены. Он, например, не зная того, почувствовал, что умерла женщина за стеной его палаты. Это означает, что сущность Иванушки начала меняться. И все-таки критика увлекается, когда возлагает большие надежды на изменившегося Иванушку. Иванушка не только безумен, он слабоумен: «Я ведь слово свое сдержу, стишков больше писать не буду. Меня другое теперь интересует, - Иванушка улыбнулся и безумными глазами поглядел куда-то мимо мастера»[304]. Ему еще много надо пройти, чтобы стать мастером и написать продолжение истории о трусости Понтия Пилата как своей трусости. Сможет ли он это – большой вопрос. Россия, из которой бежит любовь (Маргарита), творчество (Мастер), силы, способные создать справедливое общество на основе ценности личности (Воланд и его свита), и в которой остается безумный поэт Иванушка (Иванушка-дурачок?), это общество с неопределенным будущим. Булгаковская неопределенность – из финала лермонтовского «Демона». Будущее общества, в котором так и не родилась личность, либо из которой бежит личность, либо невозможно общество личностей, совершенно неопределенно.
Основной вывод этого раздела книги сделан – элементы фундаментальной связи между логиками мышления Лермонтова и Булгакова установлены.
Остается добавить непринципиальные детали.
Булгаковскому Иешуа в год казни было 27 лет, как и Лермонтову в год его гибели.
Желая оскорбить Иешуа, первосвященник Иудеи Каифа назвал его собакой. Русский император, узнав о гибели Лермонтова, произнес: «Собаке – собачья смерть».
Лермонтовский Демон клялся Тамаре самым дорогим для него – ее жизнью: «Клянусь свиданием с тобой…/Земной святыней и тобой /Клянусь твоим последним взглядом». Тем же клялась и булгаковская Маргарита Мастеру, самым дорогим для нее – его жизнью и творчеством: «Клянусь тебе твоею жизнью, клянусь угаданным тобою сыном звездочета, все будет хорошо».