Что можно сказать о несгибаемой воле Фридриха к жизни? К счастью, этой его воле была открыта зеленая улица и способствовало благоприятное стечение обстоятельств, так что он мог развивать свои способности без помех. Однако благие пожелания осуществляются только тогда, когда гений великого человека ведет непримиримую борьбу с несговорчивой судьбой, когда его гармоническое мирное планирование и намерения трансформируются в мощный ураган его воли. Тогда эта воля представляется как негасимое пламя, освещающее величие этого человека на все времена. Только когда железная воля человека сталкивается лицом к лицу с судьбой, когда, не жалея своих сил, он сокрушает сокрытую устрашающую силу, человеческий дух может взять верх в этой битве и заслужить божественное благословение. Можно даже сказать, что своей волей он заставил богов привстать со своих «золотых кресел» и побудил их дать человечеству уверенность в своих справедливых деяниях.
Фридрих никогда не подвергал испытанию добрую волю и счастье. С молодых лет он был вынужден задавать вопросы и отвечать на них, получать и наносить удары. Год от года дух его крепчал в этом нескончаемом диалоге. Но и судьба выставляла все новых противников. В жизни он видел мало радостей, но закаливал душу и тело. Наиболее трудными годами для него оказались годы Семилетней войны.
Четыре с половиной миллиона пруссаков оборонялись против целой европейской коалиции, насчитывавшей 96 миллионов человек. Фридрих выставлял 150 тысяч солдат против многих сотен тысяч солдат противника. Он совершал марши в самых различных направлениях и навязывал сражения неприятелю где только его заставал, наводя своими искусными маневрами ужас на противника.
Возможно, великий король Пруссии был философом? Многим, изучавшим личность Фридриха, представлялось, что он был хладнокровным и хорошо все просчитывающим генералом, другие считали его умелым дипломатом и амбициозным государственным деятелем, у третьих его отношение к жизни и страданиям подданных, да и к остальному миру, не вызывало большой симпатии. Такие измышления, однако, в корне неверны. Да, его называли философом из Сан-Суси*, но он ведь был живым существом, связанным с реалиями жизни и вынужденным наблюдать слабые и сильные стороны человеческого характера. Ему приходилось считаться с ними каждый день, размышляя над природой. В то время вряд ли был еще такой человек, который занимался бы так называемыми философскими теориями с таким презрением и осмеянием, как Фридрих. Вместе с тем в отдельные моменты он был самым настоящим фаталистом, но в целом твердо стоял на земле, избегая философских течений, не представлявших слишком большого интереса для здравомыслящих людей. Точнее говоря, он даже ненавидел их всеми фибрами души, заявляя: «Немного отдыха, немного сна, хорошее самочувствие — вот и вся моя философия».
* Сан-Суси — дворец Фридриха в Потсдаме. (Примеч. авт.)
Его так называемая «философская концепция» была пронизана человеческим чувством, смешанным с горечью и скорбью, победами и славой, душе же не было чуждо ничто человеческое.
В этом и скрыт ключ к пониманию Фридриха II, короля Пруссии, — он был прежде всего человеком!
Он не менее других нуждался в человеческой радости и счастье, хотя и предъявлял к ним большие требования. Кто станет отрицать, что после всех своих разочарований в юности и принудительной женитьбы он заслуживал доли, хотя бы отчасти компенсирующей недостаток человеческого счастья? Человек такого склада, как Фридрих, должен был хорошо знать, что одиночество, художественные наклонности, знание жизни и отличные способности обязывали не только брать, но и отдавать. Соблазнов же у него было немало. Вся Европа хотела бы, чтобы он вел образ жизни, соответствующий его склонностям. Учитывая реальное соотношение сил, потомство вряд ли стало бы критиковать его за это. Фридрих не намеревался стать героем. Если бы он уступил льстивым соблазнам жизни, то жил бы как один из самых симпатичных и интеллектуальных королей Европы, но он предпочел делать все возможное, чтобы процветала Пруссия.
И такое решение он принял самостоятельно. В день, когда он остался один в мире и стоял перед Богом, взвалив на свои плечи будущую судьбу своего народа, в душе его будто бы пронесся огненный поток и личная жизнь потеряла для него интерес. Впоследствии он признался: «Я почувствовал, что должен не жить только для себя, но неукоснительно выполнять свои обязанности».
С того момента он и стал Фридрихом Прусским, первым слугой своего народа, и более никем. Далеко в прошлом осталась идиллия Райнсберга, были забыты друзья и забавы, а впереди возникали необозримые поля сражений и обязанность служить государству до самой смерти. И вот, когда судьба объявила ему войну, он стал героем. Перед лицом скорби и тягот жизни он не ощущал геройской славы, но, глядя на своих генералов и гренадеров, на своих министров, принимая послов иностранных государств и по-отечески обращаясь к прусскому народу, он представал перед ними как Фридрих Великий.
Когда он, пройдя путь в семьдесят четыре беспокойных года, заснул последним сном на руках своего камердинера в Сан-Суси, после него остались его единственная военная форма со знаками различия личного гвардейского полка, старая охотничья собака, старый боевой конь мышиного цвета по кличке Конде да несколько табакерок. У любого генерала и министра ценностей было гораздо больше.
Но великий король оставил после себя могучую Пруссию, которую вывел на международную арену своей волей и властью и которая уверенно смотрела в будущее.
(Великие немцы / Под общ. ред. Эрнста Адольфа Фрайера и Хайнца Виски. Мюнхен, 1942. Том 1 «Воины»)
Дневник невесты штурмовика
Я очень устала, но уснуть не могу. События последних дней преисполнили меня большим энтузиазмом, и я, несмотря на поздний час, беру в руки свой любимый дневник, чтобы записать туда все, что меня волнует.
Небо было затянуто облаками, когда я с товарищами обоего пола, сторонниками Гитлера, направилась к Рейну. На плохую погоду мы даже не обращали внимания. Наши сердца были переполнены энтузиазмом и радостью. Звенели лютни, и мы непрерывно распевали песни. Почти на каждой остановке в трамвай садились члены нашей партии, внося большое оживление. Время летело столь быстро, что мы не заметили, как добрались до берега реки и из Нидервальского леса нас приветствовала Германия. Оказавшись в Бингене, мы еще не решили, переправляться нам на другой берег Рейна на пароме или на пароходике. Тут за нас все решила погода. В небе клубились черные облака, цеплявшиеся друг за друга. Поднялся сильный ветер, нагнавший на реке волны, и начался дождь. Мы погрузились на пароходик и разместились на верхней палубе, чтобы ветер немного остудил наши разгоряченные головы. Как же сильно стучали наши сердца и как гордо развевались флаги со свастикой! С обоих берегов Рейна нас приветствовали овеянные легендами старые замки. Наш энтузиазм и восхищение все возрастали. Чудесная поездка, однако, быстро окончилась, и мы высадились в небольшом городке, в месте нашего назначения. Нас шумно приветствовали собравшиеся там люди. Бесчисленные оркестры коричневорубашечников маршировали с кроваво-красными знаменами. Раздавались громкие крики «Хайль!», отдававшиеся эхом. Когда мы вошли в городок, перед нами раскрылась чудесная панорама. На улицах виднелся целый лес знамен и флагов. На каждом доме висели флажки и транспаранты. Гирлянды цветов украшали улицы. Повсюду ощущалось оживление. Мимо нас торопливо пробегали штурмовики, выполняя распоряжения своих командиров. Со всех сторон неслись звуки прусских военных маршей. Вдруг я увидела нечто, никогда ранее не виденное: женщины и девушки в военной гитлеровской форме. Они продавали различные значки. Это произвело на меня чудесное впечатление, и во мне стало расти желание, чтобы и мне было разрешено помочь им, принять участие в деятельности нашего лидера Адольфа Гитлера. Ни о чем другом мне не хотелось и думать.
Почти бессознательно я следовала за своими подругами. Я уже ничего не видела и не слышала, что творилось вокруг меня. Меня занимала мысль, каким образом можно стать помощником в деле восстановления Германии, моего отечества. Одна из наших девушек взяла меня за руку и повела к месту, где штурмовики давали открытый концерт для публики. В глубине души я была даже недовольна, что тем самым был нарушен ход моих мыслей. Виду я, конечно, не подала и старалась веселиться по-прежнему. И все же, несмотря на оживленные разговоры подруг, снова возвратилась к своим мыслям, не осознавая, что, по сути дела, уже включилась в гитлеровское движение. Подойдя к площади, мы услышали последние такты «Петербургского марша», после чего в музыкальной программе наступила пауза. В толпе я быстро потеряла своих друзей. Я пошла вдоль Рейна и неожиданно оказалась у памятника великому Блюхеру. Оказывается, я стояла на том самом месте, где в ночь на новый, 1814 год прусская армия, ведомая Блюхером, форсировала Рейн. Я долго стояла там, обуреваемая мыслями о событиях прошлого и о мужестве пруссаков. Из этого состояния меня вывел внезапно раздавшийся мужской голос. Стоявший рядом со мной штурмовик произнес: