Лица, нарушающие эти предписания, будут наказаны в судебном порядке. Указания вступают в силу с 1 июля сего года.
(Френкише тагесцайтунг. Нюрнберг, 1939. 1 июля.)
Беседа с «камрадом» Мюллером
— Мне нужно уходить, — произнес Мюллер, схватив в охапку трех своих сыновей и обняв их своими мощными руками. — Бездельники и бродяги! — добавил он шутливо и по обыкновению потащил их из кухни в спальню, где и побросал на кровати.
Такая процедура очень нравилась шестилетнему младшему сынишке, однако все трое рычали, как львы.
— Тебе опять нужно уходить? — спросила его жена с пониманием.
Она знала, что с ним что-то происходит, что-то кипит внутри его. Он всегда с настоящим фанатизмом за что-нибудь брался, не особенно задумываясь о происходящем. Трудовые отношения его не волновали: в их семье из поколения в поколение передавалось сознание того, что работа — это жизнь, и иначе быть не может. Однако сейчас он больше не ощущал очевидности этого, что его смущало.
«Гитлер — раб буржуазии!» — кричали они на политических митингах вот уже несколько лет. Теперь же они видели, как капитаны индустрии и банковские воротилы искали благосклонности у того же Гитлера.
«И они наверняка приберут его к своим рукам!» — проговорил Мюллер про себя.
Этого они, конечно, хотели. Но пойдет ли он сам на это? Вот в чем заключался вопрос.
Фрау Мюллер, его жена, никогда особенно не интересовалась политикой. Но она понимала, точнее, чувствовала, что Гитлер желает добра рабочим и ему можно доверять. Он сам когда-то был простым рабочим и знает, что происходит в душах людей.
— Он обо всем забудет, как это всякий раз случалось с крупными шишками в прежние времени, — буркнул Мюллер.
— Я в это не верю, — возразила жена. — Он живет очень просто, это видно даже по его одежде. Конечно, время расставит все по своим местам. Между прочим, вот письмо от ассоциации жителей Саара... по вопросу плебисцита*.
* По Версальскому мирному договору Саарская область, богатая угольными ископаемыми, была объявлена самостоятельной, хотя в экономическом плане была связана с Францией. Дальнейшую ее судьбу должен был решить плебисцит, назначенный на 1935 год, во время которого население могло проголосовать за присоединение к Франции или Германии или же за сохранение своего статуса. В январе 1935 года 90 процентов населения проголосовали за возвращение в состав Германии. (Примеч. авт.)
Мюллер что-то пробормотал, затем умылся, причесался и переоделся, жуя при этом бутерброд, затем сказал:
— Думаю, у меня сегодня будет счастливый день. Этот Флекс — настоящий парень!
— Вот это-то мне как раз и не нравится, — произнесла фрау Мюллер. — Если кто-то уличен в обмане...
— Мне это тоже не нравится, — согласился Мюллер.— Но какое это имеет отношение ко мне? Это было давно, и никто толком не знает, что произошло в действительности. Может быть, и среди директоров не все чисто... Тогда надо проверять каждого...
В кафе на Фридрихштрассе Мюллер спросил, где можно найти господина Флекса, так как не увидел его среди посетителей.
— Господина директора Флекса?
— Черт побери! Флекс — директор? Хотя ему всегда чертовски везло!
Но вот он появился. Теперь он был одет совершенно по-иному, производя впечатление преуспевающего человека. Семенящей походкой Флекс приблизился к Мюллеру и протянул ему обе руки.
Мюллер был рад, что не попал в центр всеобщего внимания. Элегантные манеры сидевших за столиками посетителей, официанты во фраках и салонная музыка сконфузили его. Это была не пивнушка, в которой обычно собирались рабочие.
Флекс провел Мюллера через несколько больших залов и комнат, без умолку что-то говоря, двигаясь легко и свободно. Наконец, они оказались в небольшой комнате, довольно уютной и вполне подходящей для дружеской встречи. Здесь Мюллер стал более разговорчивым...
— Да, — проговорил Флекс, выпуская под потолок цепочку дымовых колец одно за другим, иногда до десятка кряду. — Мир велик и в то же время мал. На химическом заводе мне нечего было делать. Что же мне, оставаться всю жизнь мелким клерком и гнуть хребет за какие-то триста марок в месяц, а то и меньше? Тогда как другие жиреют и богатеют! И губить свой талант?
«А как же тогда обстояло дело с мошенничеством на химическом заводе?» — подумал Мюллер.
— Так вот, дорогой Мюллер, — продолжил Флекс,— я совершил большой прыжок из Берлина в Париж. А оттуда подался в Лион и затем в Страсбург. Как видишь, в итоге я в верхних эшелонах. Ведь я теперь директор крупного франко-люксембургского агентства производителей... Да, да, в настоящее время я поставил, как говорится, свою палатку в Берлине. Положение, однако, совершенно иное, чем было когда-то...
Мюллер решил про себя, что этому можно поверить. На Флексе был хорошего покроя костюм из дорогого материала. Из кармашка жилетки выглядывали золотые часы, а на пальцах сверкали кольца, стоившие целое состояние. Да и булавка для галстука была с жемчугом. «Стало быть, у него кошелек набит денежными купюрами, а в банке открыт счет», — мелькнуло в голове Мюллера.
— Все это, естественно, не само по себе произошло,— добавил Флекс. — Пришлось здорово побороться. Надо было знать, как использовать те или иные преимущества, и постоянно держать ушки на макушке, господин Мюллер. Спотыкаться на каких-то препятствиях было просто непозволительно.
«А почему, собственно, он все это мне рассказывает?» — подумал Мюллер.
— А как твои дела, дорогой мой Мюллер? Но сначала выпьем. Твое здоровье!
Флекс был всегда большим любителем выпить, так что Мюллеру было трудно держаться с ним наравне.
— Так вы, парни, совершили в Германии небольшую революцию, пока меня не было, не так ли? — Флекс внимательно огляделся вокруг и громко рассмеялся. Затем продолжил начатую мысль шепотом: — Мюллер, должен сказать тебе, что немцы... не могут совершить даже настоящую революцию... наподобие французской...
— Да, у нас произошло много изменений, — отреагировал Мюллер. — Кое-чего я так и не понимаю. Флекс помолчал какое-то мгновение, потом спросил:
— А как лично твои дела? Если они отправят заведующего хозяйством Мюллера на пенсию, то сколько сотен марок он будет получать?
Он снова засмеялся с открытой насмешкой.
— Времена сейчас трудные, — ответил Мюллер, подумав о прежних идеалах и о функциях, которые ему приходилось исполнять в свое время в профсоюзах и социал-демократической партии.
— Другими словами, это самый настоящий дриблинг, как говорят футболисты, — согласился с его замечанием Флекс. — За рубежом мы об этом слышали. Мне приходилось часто встречаться с эмигрантами. — Он наклонился вперед и продолжил: — И ты покорно соглашаешься со всем происходящим? Могу сказать тебе, что в Саарском регионе кое-что назревает. Но за Францию вряд ли проголосуют. Если голоса будут отданы за сохранение существующего положения... то со временем угольные шахты все равно перейдут к Франции, Они для нее жизненно необходимы... впрочем, как и весь Саар... — и для мира, и для войны.
Флекс придвинулся поближе вместе со стулом и продолжил:
— Мюллер, у меня много дел, и ты мне нужен. Мартин Мюллер посмотрел своему собеседнику в глаза и спросил:
— Ты хочешь сказать, что можешь предложить мне другую работу?
— Да. Ты можешь ничего и никому об этом не говорить?
— Естественно, если это необходимо.
— Работа, Мюллер, не совсем обычная. Но ты должен сначала пообещать мне помалкивать обо всем, чтобы не знала ни одна душа.
«Работа-то, видимо, весьма специфическая, если связана с такой секретностью», — подумал Мюллер и после некоторого раздумья сказал:
— Обещаю. — Это прозвучало громко и решительно.— Я принес с собой документы и рекомендательные письма с прошлых мест работы.
Он было полез во внутренний карман пиджака, но Флекс молча отмахнулся. Пригубив из фужера, видимо для храбрости, Флекс начал говорить, как обычно выступают на больших конференциях:
— Господин Мюллер, я располагаю некоторыми полномочиями от французской военной промышленности. В течение нескольких лет на вашем химическом заводе планируется производство некоего газа для промышленных целей. Эксперименты успешно завершены. Это нам известно. Но мы хотели бы знать детали производственного процесса. Входить в непосредственный контакт с инженерным персоналом мне бы не хотелось. Все должно произойти не более как через двое-трое рук. Я должен контактировать с человеком, который не вызовет никакого подозрения, но будет иметь доступ к секретам. План этот я разработал досконально. Теперь мне нужен первый человек в этой цепочке. И им станешь ты, Мюллер. Мюллер сидел неподвижно, смотрел не мигая на Флекса.
«Смотри-ка, как изменился Флекс, — подумалось ему. — Нос у него вытянулся и стал крючковатым. Глаза сделались хитрыми и смотрят пытливо и проницательно. Волосы встали дыбом и похожи на петушиный гребень. Голова птичья, как у стервятника, почти как у коршуна».
— Таким образом, — продолжал Флекс, — у тебя появляется шанс получить определенную сумму денег, а на остальное тебе чихать. Кроме того, это будет твой реванш. Ты будешь доволен, Мюллер. У тебя же ведь нет никаких опасений? Ты всегда был честным парнем, дорогой мой Мюллер. Даже слишком честным, я это знаю. На своей должности ты мог бы позаботиться и о себе. А что ты получил за это? Пинок в задницу. Хотя то, о чем я говорю, не имеет никакого отношения к честности. Это сделка, ясная и простая. Капиталисты всего мира, так или иначе, связаны друг с другом. В следующем году этот секрет все равно будет известен во Франции. Можешь мне поверить: на Западе тоже есть отличные умы. Но к чему проводить исследования и опыты, когда есть более быстрые и прямые пути получения необходимых результатов? Разреши дать тебе совет, Мюллер, если тебя станут одолевать угрызения совести. Смотри на все с политической точки зрения. Сыграй трюк с новым режимом в Германии. Этот газ, уверяю тебя, вообще-то ужасная вещь. Он может проникать в танки и железобетонные сооружения. Следующая война станет для Германии чертовски упрощенной...