Слово здесь уподобляется контейнеру, оно безлично, поскольку в нем важна функция — способность заключать в себе нечто, исправно служить переносчиком смысла. Что касается внутреннего содержания, то оно, во-первых, принципиально заменимо (может быть вложено или изъято из шкатулки), а во-вторых, разделено внутренней границей (мнимым дном): то, что выше, — явно любому, кто откроет, то, что ниже, — эксклюзив для понимающих. И именно там, в поддонье, происходит — точнее, может происходить — скрытый от догляда обмен, не отменяющий обмена общедоступного, но составляющий его дополнительное, тайное измерение.
Если рассматривать почту как метафору системы социального обмена — коммуникации (все более) массовой и движимой в своем развитии мотором рынка, то можно констатировать: книга-письмо одновременно принадлежит к ней и специализируется в ее рамках как возможность полноценно-индивидуального, непосредственного — при всей опосредованное™ буквой и расстоянием — общения220. Осуществление этой возможности ничем не гарантировано: ведь о двойном дне шкатулки догадается не всякий, и даже не всякий удосужится поднять крышку!
219 Токвиль А. де. Цит. соч. С. 356—357.
220 Развитие информационного рынка быстро привело к специализации каналов: за частным письмом закрепилась почти исключительно частная же тематика — для американца, желавшего поделиться с далеким корреспондентом общественной новостью, проще и дешевле было послать по почте газету.
Часть П. Писатель и читатель в «республике писем» 149
Доступ в пространство неповторимо-индивидуального Другого опосредован успешным контактом с коллективно-безличным Другим, а также догадливостью адресата, его способностью различить в себе эти две ипостаси. Для начала, впрочем, их должен различить в себе и в адресате сам пишущий. У Торо в «Уолдене» есть такой эпизод: индеец приносит в дом белого сплетенные им корзины и... уходит ни с чем: к его искреннему удивлению, хозяин, даже будучи вежливо расположен к незваному гостю, не торопится приобретать его корзины. Индеец не понимает, что куплен может быть только товар, а товаром предмет становится за счет изменения «естественной» системы отношений по его поводу. Себя в качестве литератора Торо в данном случае уподобляет индейцу. «Он (индеец. — Т.В.) не знал, что необходимо сделать покупку выгодной для белого, или хотя бы уверить его в этом, или же плести что-либо другое, что выгодно покупать. Я тоже плел своего рода тонкие корзины, но не сумел устроить так, чтобы хоть кому-нибудь было выгодно их купить. Но я-то все равно считал, что плести их стоит, и вместо того, чтобы выяснять, как сделать приобретение моих корзин выгодным для людей, я стал искать способы обойтись без их продажи»221.
Перифразировать суть проблемы, образно сформулированной Торо, можно так: будучи автором литературных посланий, я должен осознать себя также в качестве их продавца, — не только создать и отделить от себя свое произведение, но и специфическим образом его адресовать — уверить потенциального адресата, что оно ему как покупателю предназначено, для него как покупателя представляет ценность. Опознав в книге-товаре собственное отраженное желание (как правило, нехитрое, исчислимое по общему знаменателю), публика, в обмен на его удовлетворение, предоставит автору свое внимание и деньги. Предполагаемые ситуацией маневры потенциального продавца в виду потенциального потребителя товара, даже если они предпринимаются пишущим бессознательно, не способствуют «аутентичности» личностного самовыражения или контакта. Однако если их не предпринимать, книга вообще никуда не продвинется и никого не достигнет. В литературной практике Торо такая ситуация воплотилась однажды слишком даже буквально: нераспроданный тираж книги «Неделя на реках Конкорд и Мерримак», дабы не загромождать издательский склад, был целиком выслан автору. Это было тем легче сделать, что книги, пришедшие из
221 Торо Г. Цит. соч. С. 397.
150
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
типографии, даже не распаковывались. На пачках значилось: «Г.Д. Торо. Река Конкорд, 50 экз.». Издателю оставалось только вычеркнуть слово «река», с грустной иронией констатирует Торо в дневнике, приписать вместо него «штат Массачусетс» и отправить книги на почту. «Теперь уж куда как ясно, ради чего я пишу и чем венчаются мои труды»222. Название реки преобразовалось в название города, невостребованный товар — в личную собственность производителя, а имя несостоявшегося автора — в имя частного лица, проживающего по определенному адресу.
М. Фуко связывал становление авторской функции с происходящим в конце XVIII — начале XIX в. осознанием литературного дискурса как собственности и товара. Имя автора занимает почетное место на обложке книги, как имя отправителя на почтовом конверте, или марка на нем же, или торговая марка («брэнд») — так или иначе товарный знак, гарантия предсказуемого качества продукта, обеспечивающая его продвижение («промоушн») к адресату в пространстве публичности. Опыт По, Мелвилла, Твена, других американских литераторов говорит, что пишущий зачастую ощущал себя в плену у собственного имени-как-брэнда, точнее, инерции читательских ожиданий, которые предъявлялись к имени. Необходимость соответствия им (т.е. себе, но — в обобществленном, публичном, товарном качестве) провоцировала внутренний конфликт, тем более трудноразрешимый, что он снова и снова воспроизводился двойственной природой литературной коммуникации. В качестве профессионала литератор был заинтересован в возможно более многочисленном потребителе (в этом смысле брэнд был только полезен), в качестве автора экзистенциальных посланий искал контакт с понимающим Другим (в этом брэнд мог только мешать). Вторая задача переживалась как не совместимая с первой, но и не разрешимая вне ее.
Параллельно с «овеществлением» авторской функции развивался процесс «овеществления» функции читательской, что, пожалуй, неудивительно. Институт литературы, устроенный по республиканскому принципу, подразумевает коллективную власть публики-как-потребителя, а также повышенную активность индивидуального читателя как его/ее суверенное право, если не обязанность. По замечанию В. Беньямина, в условиях развития медиа, расширения возможностей и поводов к
Часть П. Писатель и читатель в «республике писем» 1 5 1
индивидуальному письменному выражению «разделение на авторов и читателей начинает терять свое принципиальное значение. Оно оказывается функциональным, граница может пролегать в зависимости от ситуации так или иначе» — «возможность стать автором» становится «всеобщим достоянием»223. По Эмерсону, активное чтение есть по сути соавторство — мысль эта выражается в его эссе в том числе в метафорической форме: «Как пишут в журналах, \"выделено нами\". Читатель получает от книги прибыток в меру собственной чуткости к прочитанному»224. Чтение (интерпретация) и письмо предстают здесь как равноправные операции: читатель «переписывает» авторский текст, добавляя выделение от себя, тем самым уточняя или даже преобразуя смысл высказывания. Но также и писатель, перечитывая собственнный текст, сталкивается с фактом своей нетождественности себе же: «Пройдет месяц, и я не сомневаюсь, что буду с удивлением вопрошать себя: кто этот человек, написавший столько связанных между собой страниц»225.
Одним из следствий радикального уравнивания ролей, традиционно соотносимых иерархически226, стало то, что не только у пишущего, но и у читающего постепенно формируется функциональная маска, порождающая в свою очередь специфическую изощренность сознания в смысле способности к различению маски и лица. В современном обществе каждый человек принадлежит (более или менее сознательно) к одному или нескольким «потребительским сообществам», из которых любое — локус обобщенного опыта, интереса и «готового» спроса. Эквивалентом такого объединения в коммуникативной сфере является то, что Ст. Фиш определил как «интерпретативное сообщество» (опосредованность общения этой формой коллективности можно, по-видимому, считать признаком развитого информационного рынка). В этом контексте становится не только возможным, но и актуальным
222 The Journal of Henry D. Thoreau. B. Torrey and F.A. Allen (ed.). 14 vols. Boston: Houghton Mifflin, 1906. Vol. 5. P. 459—460.
223 Беньямж В. Цит. соч. С. 44.
224 The Works of R.W. Emerson Houghton. Boston; N.Y.: Mifflin and Co., 1903. Vol. 8. P. 185.
В том же эссе («Цитирование и оригинальность») Эмерсон развивает аналогию между отношениями писателя и читателя и взаимовыгодной торговлей.
225 Эмерсон Р.У. Цит. соч. С. 225.
226 Хотя бы потому, что на протяжении столетий письмо, создание текста было уделом неизмеримо меньшего числа людей, чем его восприятие, чтение.
152
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
странноватый, почти абсурдный вопрос: в какой мере мое имя означает именно меня?
«The word \"Personal\" now on an envelope means \"impersonal\"» — строка из стихотворения Э. Миллей («Conversation at Midnight») подразумевает распространенный PR-прием, когда рекламный текст навязывается под видом личной корреспонденции227. Знаки «эксклюзивного» послания используются при этом как способ привлечь внимание и завоевать доверие: в действительности «я» предполагаюсь письмом не как единственный в своем роде субъект, а как обобщенный потребитель. Ко мне обращаются «лично», тем вернее присоединяя меня к безличной категории -группе. Таким образом, не только писатель, но и читатель получает функциональный «клон» (результат адаптации, пригонки к социальному окружению), который для него одинаково важно уметь принять и уметь отвергнуть. В идеале эти две операции предполагают друг друга: неумение балансировать ими чревато личностным небытием (в одном случае) или небытием социальным (в другом).