на каждый \"актер\" строит догадки относительно стремлений другого лица, получая тем самым представление о его нуждах. Каждый \"актер\" затем манипулирует своим собственным образом, с тем чтобы убедить своего партнера, что обладает ценными качествами, которыми, видимо, желает обладать и партнер». Корректируя ролевой доведение в. стремлении \" впе-ч_лахди1ь\'.\'„ДРУХС!Щ,имеющимися в наличии ресурсами, люди действуют, подчиняясь принципу взаимности, поскольку, выявляя свои ценные качества, каждый пытается требовать вознаграждений от других. Любой вид обмена предполагает, что люди, предоставляющие вознаграждение, получают в свою очередь вознаграждение в виде платы за свои затраты»72. В этом рассуждении акцентировано отсутствие «самотождественности» участников торга, в связи с чем их отношения предполагают одновременно открытость и сокрытость, понимание и непонимание, доверие и недоверие. Партнеры вынуждены, как подчеркивал Адам Смит, приглядываться друг к другу «с чрезвычайно тщательным, но и чрезвычайно подозрительным вниманием»73.
Настоящий негоциант всегда «на сцене», всегда «в роли» и то же предполагает со стороны партнера. Внешняя дружественность — необходимое условие успеха, но то же можно сказать и о стратегической дистанцированности. Из двух «друзей» один — манипулятор, а другой манипулируемый, но кто кем является в каждый данный момент, сказать нелегко. По умолчанию действующие лица щеголяют в масках: последовательная театрализация74 речевого поведения, принятие поз, жонглирование метакоммуникативными сигналами, сознательная двусмысленность формулировок тем и ценны, что обеспечивают эффект внезапности для наступательных инициатив, защиту от возможных ударов оппонента и/или их частичное обезболивание. Даже поражение, сколь бы ни было оно болезненно для проигравшей стороны, переживается как отчасти «невсамделишное», поскольку продолжение игры несет в себе возможность корректировки неравновесия сил, выравнивания шансов на успех.
Стремясь удовлетворить свой интерес за счет и с учетом интереса другого, я посягаю на его свободу и в то же время
72 Тернер Дж. Цит. соч. С. 304.
73 Там же. С. 195.
74 Поэтому в приведенной выше цитате из Дж. Тернера перевод английского «actor» русским словом «актер» допустим, хотя терминологически точнее было бы «актор».
уважаю ее (или, что то же самое, реализую собственную свободу в сознании ее ограниченности волей-интересом другого). Как всякая состязательная игра, торг предполагает достойного партнера и теряет смысл в его отсутствие. В отсутствие встречной активности, контринициативы торг легко вырождается в 4§ададьное, надувательство. В идеале же риск обмана и возможность искренности уравновешивают друг друга.
Невозможность непосредственно-личностного отношения к другому делает торг противоположностью «настоящего разговора». Впрочем, возможно, что и наоборот: версией «настоящего разговора», единственно возможной в условиях повышенно подвижной и разнородной социальной среды. В следующих главах нам предстоит убедиться в том, что освоение «торгового» дискурса литературной традицией США сопровождалось оригинальными художественными находками — но также и обескураживающими недоумениями.
Часть I
«ИГРА В ДОВЕРИЕ»
КАК ШКОЛА ЖИЗНИ,
АВТОБИОГРАФИЯ КАК УРОК
Это был человек, который создал себя сам. Такие умеют порассказать.
Марк Твен
Что может быть проще и в то же время насущнее для человека, чем рассказ о собственной жизни? Это косвенное выяснение отношений с собственным прошлым — и удовольствие, и долг перед собой, и дар, и воззвание к другому. По форме являя собой монолог, автобиографическое повествование может быть представлено как свернутый диалог или разговор. Именно в этом свете мы попробуем перечесть три знаменитые — по американским масштабам сверхзнаменитые! — жизнеописания. Их авторы: Бенджамин Франклин (1706—1790)— один из отцов американской республики; Дэвид Крокетт (1786—1835)— легендарный охотник, солдат и сенатор; Финеас Тейлор Барнум (1810—1891)— прародитель американского шоу-бизнеса. Их автобиографии, необыкновенно популярные в пору публикации (в первой половине прошлого века), и сегодня относятся к категории текстов, которые не обязательно читать, чтобы иметь о них представление, — настолько плотно они вошли в ткань культуры Соединенных Штатов, как бы растворившись в ней.
Их непохожесть обнаружится дальше, в ходе разбора, а самое очевидное, что их объединяет, можно сформулировать уже сейчас. Все три героя-автора предстали в глазах своего и следующих поколений американцев как фигуры монументальные: люди, «сделавшие сами себя» (self made men), образцы успешной жизни, национальные символы. С писательством ни один из них не связывал жизненных устремлений, и в качестве авторов собственных жизнеописаний все трое признают свой непрофессионализм (конечно, различие между Франклином, начавшим писать в газеты еще подростком, и Крокеттом, который был не в ладах с письмом даже в зрелом возрасте, слишком очевидно). Существенно, однако, что прижизненного успеха все трое добились на «общей» ниве
практической, по преимуществу устной, коммуникации. Триумфы Франклина в общественной деятельности, Крокетта — в публичной политике, Барнума — в коммерции и рекламе были обеспечены даром общения, проявившимся и оригинально, и эффектно, и масштабно. Однако позднейший статус всех трех знаменитостей в американской культуре был обеспечен именно и прежде всего необыкновенной популярностью их самоповествований. Она, впрочем, лишь подтвердила устойчивую востребованность того модуса общения, который они счастливо «нашли» и опробовали в собственном опыте, а потом закрепили в книгах о себе. Создавая себя в качестве культурных героев, они заодно создавали и свою культуру как новый вид риторического сообщества или «новый тип разговора»75.
Мысль о том, что автобиография являет собой «привилегированный способ самовыражения по-американски», что «от Революции и до наших дней Америка и автобиография особенным образом связаны»76, высказывалась не раз и превратилась, по сути, в одно из общих мест американистики. С тем, что автобиография — один из самых «массовых» и в то же время самых престижных жанров национальной словесности, едва ли кто возьмется спорить. Я-самообращенное-в-текст традиционно воспринимается как лучший памятник себе — даже, пожалуй, нечто большее и лучшее, чем памятник. Ибо, став предметом чтения, история прожитой жизни имеет шанс повторно реализоваться в новых, будущих жизнях, иначе говоря, может быть освоена как продуктивная модель. Поэтому путь любого человека наверх, как правило, увенчивался и увенчивается в Соединенных Штатах сочинением автобиографии.
Прямая аналогия между индивидуальным становлением-мужанием и становлением нации в культуре XIX в. — не менее распространенное общее место. «Народ, как и отдельный человек, в своем развитии должен пережить пору юности, — констатирует в 1851 г. эссеист Д.Х. Барло, — ...в эту пору отдельный человек причастен юношеским устремлени-
75 Оценивая значение Франклина-автобиографа, американский исследователь Г. Каузер заключает: «он заложил основу нового типа разговора», — эта метафора, впрочем, не получает серьезного развития. См.: Couser G.T. Altered Egos. Authority in American Autobiography. Oxford University Press, 1989. P. 245.
76 Sayre R.F. Autobiography and the Making of America // Autobiography. Essays Theoretical and Critical. J. Olney (ed.). Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1980. P. 147.
ям сообщества, к которому принадлежит»77. Воспитание американского «характера»78, производство самосозидающего (self made, self making) индивида, разом и динамичного, и предсказуемого, и свободного, и законопослушного, широко осознавалось в XIX в. как общенациональная культурно-строительная задача. Только способность каждого к самоуправлению могла обеспечить успех демократического эксперимента и приблизить Америку к осуществлению желанного парадокса: стать, как мечталось Томасу Джефферсону, «империей свободы, какой не бывало еще в мире со времен творения»79.
Выступая на разных жизненных поприщах, три героя, о которых пойдет далее речь, предлагали обществу новую, очевидно успешную модель жизненного поведения вообще и общения в частности, новую форму взаимодействия субъекта с самим собой, с другими людьми, с миром. При всей разности авторских подходов в них обнаруживаются общие свойства, питаемые становящейся национальной традицией и ее, в свою очередь, питающие. Но прежде чем мы обратимся к жизнеописаниям, стоит оглянуться на те спонтанно возникавшие формы социального взаимодействия, те «первичные» (по Бахтину), «низовые» жанры речи, которые наши автобиографы не просто подметили в современной им культуре, но опознали и воспроизвели в своих произведениях как продуктивные образцы.
1. Жанры торговой речи «Небылица»
С момента открытия Америка представлялась европейцам границей-гранью между миром, уже обжитым, и миром, еще неведомым. По мере освоения континента интригующее состояние «граничности» уже сами американцы воспроизводили для себя снова и снова: по эту сторону — пространство одомашненное, по ту — грозно-манящее и насмехающееся над попытками его освоить. Ситуация требовала не только мо-