Это значит: неустанно интерпретировать, не питая надежды окончательно понять; «выторговывать» у жизни смысл, исходя из явно недостаточных наличных средств, по мелочам, крохам, частям и частностям. Посредник — фигура не авторитетная и не всегда надежная, а в длящемся безнадежном торге нет ни размаха, ни масштаба, ни героического обаяния. Процесс, требующий терпения, неустанной мобилизованности и не сулящий награды-сверхприбыли в виде единовременного обретения Смысла, труден и требователен. Можно даже сказать — являет собой род подвижничества.
Кому и как долго оно по силам? Или, если говорить о книге, сколько можно читать без надежды окончательно «дочитать (охватить, схватить и тем самым присвоить прочитанное)? На этот вопрос у Мелвилла нет оптимистического ответа. Очевидно лишь, что, с точки зрения автора, Измаил — образцовый демократ, а длящийся торг-интерпретация — дискурс, отвечающий природе демократии. Парадоксальным образом он непосилен для демократической публики или
284 Рикер П. Время и рассказ. М; СПб.: Университетская книга, 2000 С. 33.
_____Часть //. Писатель и читатель в «республике писем» 205
большей ее части, деловито-торопливой, жаждущей однозначности и жадной до покупки осязаемых благ.
Объединяющиеся на этой основе «акционерные компании и нации», с точки зрения Измаила, безнадежны. Небезнадежен индивид, на знание основ не претендующий и к потребительским сообществам не принадлежащий, готовый быть всего лишь толкователем, осуществлять бесконечный труд общения-понимания.
Некто и Бартлби: хроника коммуникативной неудачи
После океанских просторов «Моби Дика» место действия повести «Дщепу^гащд£да..(1853) рождает острое ощущение клаустрофобии. Подзаголовок «Уолл-стритская повесть» буквально означает «Повесть об улице Стен»; образ стены-преграды преследует читателя начиная с первой страницы, с описания места действия. «Перед окнами расстилался ничем не заслоненный вид на высокую кирпичную стену, почерневшую от времени и никогда не освещаемую солнцем...» Жизнь юридической конторы и изнутри разгорожена, рационально
поделена на части: «...контора... состояла из-двух.....комнат,
соединенных между собой двустворчатой дверью с матовым стеклом; одну из комнат занимали мои переписчики, другую — я сам; дверь же я держал то отворенной, то закрытой — как мне было удобнее». Сходным образом местное время распадается на сегменты — от утра до полудня, от полудня до шести. Все это делает конторский мир ограниченным, но за счет ограниченности — функциональным и управляемым: во всем царят обмен, баланс, взаимоприспособленность сотрудничающих частей. <<Зфф^аивщ4Й •менеджмент» — способность сообщить любой жизненной ситуации предсказуемость и меру, сочетать пользу и гуманность, принуждение и свободу, «обособленность и приятное общество» — то, чем повествователь-стряпчий оправданно гордится.
Хозяин и бессознательный пленник своего маленького мира, он чувствует себя хорошо обустроенным в жизни и не случайно в начале повествования упоминает «серый сюртук, на вате, необыкновенно теплый и с застежкой от колен до самого горла», щедро подаренный им со своего плеча одному из подчиненных переписчиков. Сюртук упоминается, похоже, лишь потому, что полновесно выражает характер стряпчего: одежда надежна, респектабельна, удобна, изолирует от холода, укрывает от неопределенности. Это описание впол-
206
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
не подходит и к речи повествователя (аналогия, отсылающая к «Sartor Resartus»). Его манера солидна, рациональна, вместе с тем слегка иронична, что воспринимается как знак уверенности в себе. Это манера человека, привыкшего оперировать словами, послушно воспроизводимыми за плату: сто слов — четыре цента. История странного писца, как ее рассказывает нам стряпчий, тяготеет поначалу к популярному газетному жанру «human interest story» — описание курьеза из жизни пожившего человека. Но как рассказать о том, о ком рассказать нечего — по причине недоступности общению и пониманию? Чем дальше, тем более рассказ открывается как случай непостижимого преткновения, загадочной неудачи, .сбоя коммуникации\', напоминающий о себе рассказчику острым, хотя и скрываемым, чувством виноватости без вины.
Писец Бартлби является однажды неведомо откуда, «материализуясь» на границе конторского мира: «в дверях моей конторы, раскрытых настежь... возник неподвижный молодой человек». Поведение нового клерка поначалу отвечает деловому контракту, но потом становится крайне иррегулярным: он перестает исполнять свои обязанности, сначала частично, затем полностью, проявляя своеволие исключительно в негативной форме: «Я предпочитаю не делать этого».
Необъяснимое поведение Бартлби хозяин конторы воспринимает как вызов и скандал, но, сам себе на удивление, до времени «предпочитает не» использовать формальное право работодателя и не порывать односторонне нарушаемый контракт. Вместо этого он испытывает разнообразные приемы воздействия на упрямого клерка: в одних ситуациях в упор не замечает его чудачеств, в других — пытается «урезонить», в третьих — подкупить, в целом проявляя завидную гибкость и терпимость. Он пытается торговаться с Бартлби, как с «партнером во человечестве», последовательно сохраняя за ним возможность выбора: «Хотите снова поступить к кому-нибудь в переписчики? ...Хотите пойти сидельцем в мануфактурную лавку? ...А место буфетчика в ресторане вас не прельщает?» и т.д. У всех предлагаемых версий самоосуществления ясно просматривается общий знаменатель, условие возможной сделки. «Быть» в мире стряпчего значит «делать», быть функциональным: «либо вы что-то сделаете, либо что-то сделают с вами». Ничего «не делать» означает «не быть».
«Предпочитаемое» Бартлби ничегонеделание можно трактовать как абсурдный негативизм или как напоминание о какой-то иной жизненной возможности, неуместной в рамках конторского устройства, где «формы жизни» естественно
Часть II. Писатель и читатель в «республике писем» 207
подчинены интересам делопроизводства. «Тот, кто не располагает досугом, — заметил однажды Мелвилл в письме, — едва ли может обладать независимостью; труд есть необходимость, между тем достоинство человека обнаруживается лишь в отсутствие гнета и жестких рамок необходимости»285. Но как жалки досуг и «независимость» Бартлби, зажатые в буферной зоне между бизнесом и небытием! Именно поэтому поиск контакта с ним обретает для повествователя нарастающее значение. По сути, это бессознательный поиск искупления,
Одна из сложностей чтения новеллы Мелвилла связана с невозможностью однозначно определить отношение к обоим центральным персонажам. В стряпчем нам хочется видеть «среднего» человека, воплощение «общего» смысла (common sense), с чьей позицией мы естественно соотносим собственную. В то же время в его характеристике явственно проступают отчуждающие детали — отталкивающее самодовольство, комическая ограниченность «человека в футляре». Читатель вынужден снова и снова решать: «норма» перед ним или «антинорма»? Сочувствовать ей или отнестись с ироническим презрением? Нам хочется, чтобы стряпчий «спас» Бартлби, но также и чтобы Бартлби «спас» стряпчего, — чтобы странный писец вернулся к здравомыслию, но также и чтобы работодатель вышел за его пределы.
Однако перемены не происходит ни с тем, ни с другим: рассказчик бьется над загадкой Бартлби, но разговаривает по большей части с самим собой: себе задает риторические вопросы и сам же на них отвечает. Упрямое молчание собеседника от этого становится тем более «вопиющим», — но и тем более призрачной предстает система «естественных предпосылок», в которой стряпчий, да и мы тоже привычно видим основу взаимопонимания, правила взаимообмена. Но вдруг выясняется, что основа ненадежна, правила неуниверсальны, — по крайней мере, один человек их явно не разделяет. «Взять уход Бартлби за предпосылку было, конечно, блестящей мыслью; однако ведь предпосылка-то эта была моя, а не Бартлби... Предпочтения для него значили больше, чем предпосылки». За жалким абсурдом негативизма и стряпчему, и нам начинает мерещиться некое «чудное .превосходство» (wondrous ascendency), источник неопределенной угрозы «нормальности» как таковой.
Внешняя характеристика Баггглб_и в повести отсутствует, если не считать довольно последовательного уподобления его
285 The Letters of Herman Melville. MR. Davis, W.H. Gilman (eds.). Yale UP, Hew Haven: Yale University Press, 1960. P. 266.
208
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
^ литере. Впервые этот персонаж возникает в повествовании как темная фигура на фоне светлого дверного проема; в дальней-шем\"существует зажатый меж двумя поверхностями-стенами, черной и белой; ширма, за которой он сидит, сравнивается с папкой или переплетом книги (huge folio) и т.д. Чисто визуально складывается образ человека-буквы, иероглифа или знака «х». Черный контур на белой бумаге привлекает внимание\" но не пускает «внутрь», снова и снова отбрасывает интерпретатора к субъективности собственных домыслов и одновременно творит род агрессии против окружающей глад-кописи социального текста. В итоге Бартлби уподобляется «мертвому» (даже и при жизни) гтисьму: оно пришло по адресу (что подтверждается упорным нежеланием двигаться куда-либо дальше), но прочесть послание адресат неспособен — может только уничтожить его.
О том, что «на самом деле» происходило между двумя персонажами, странно друг на друга похожими, несмотря на противоположность социальных ролей (в сущности, один другого отражает, как в зеркале), читатель волен гадать. Ничего ни у кого не прося и ни в чем материальном не нуждаясь, 1Барт;лби немо требует от своего работодателя-партнера... чего-то. \"Чего? Быть может, понимания-как-сверхусилия? Но \"оно не только не покрывается деловым контрактом (сентиментальный упрек в адрес «бездушного дельца» недорого бы стоил!), но вообще несовместимо с усредненной нормой человеческих взаимоотношений, а может быть, с самой конечностью, ограниченностью человеческой жизни. С точки зрения здравого смысла герою-повествователю не в чем себя винить — читатель и не винит его, а, скорее, сочувствует: он ведь сделал все, что мог, и едва ли кто на его месте мог бы сделать больше. Сверхусилие, необходимое для установления контакта с Бартлби, требует помимо неиссякаемой (!) доброй воли еще^времени — чистого времени общения, которого у человека мало вообще, в деловом же мире «нет» по определению286. Все несостоявшиеся беседы обрываются со стороны повествователя однотипной констатацией: «Однако спешные дела не ждали...» В другом случае: «Однако и сейчас дело