Еще один парадокс, неотделимый от нового состояния культуры: широкий охват, оперативность и эффективность обмена не обеспечивают содержательности коммуникации, — напротив, нарастает контраст между стремительностью движения текстов и бедностью, обезличенностью, предсказуемостью передаваемого содержания. Неизбежность «выбирать... между тем, чтобы говорить все никому или ничего — всем»228,
227 Рекламные циркуляры начали распространяться по почте в Америке в XIX в. Как пример характерной реакции на них можно привести письмо, опубликованное газетой «New York Times» в 1875 г. под заголовком «О несносности циркуляров»: читатель жалуется на то, что торговцы в своих усилиях добраться до потребителей напрямую стали столь изощренны, что их послания невозможно отличить от личной корреспонденции: «Они обманчивы и соблазнительны. Они являются к вам в красивых конвертах с монограммами, снабженные марками по всем правилам. Их невозможно опознать среди прочей утренней почты. Их приходится прочитывать со всем вниманием» {Laird P.W. Advertizing Progress. American Business and the Rise of Consumer Marketing. Baltimore; London: The Johns Hopkins UP, 1998. P. 59).
Вольным и невольным сближениям литературы и рекламы в современной культуре посвящена книга Дж. Вик: Wicke J. Advertising Fictions: Literature, Advertisement, and Social Reading. N.Y. and Guildford: Columbia University Press, 1988. В самом общем виде можно сказать, что литература и реклама схожи тем, что пробуждают устремление к тому, чего нет, — только в случае рекламы оно замыкается на конкретный товар, а в случае литературы может служить мотором личностного развития.
228 Guiraud P. Les Sanctions secondaires du langage // Le langage. La Pleyade, Gallimard, Paris, 1987. P. 461.
Часть II. Писатель и читатель в «республике писем» 153
в американской практике рано становится предметом писательских комментариев. В качестве примера можно привести язвительное замечание Торо в «Уолдене»: «Мы очень спешим с сооружением магнитного телеграфа между штатами Мэн и Техас, ну, а что, если Мэну и Техасу нечего сообщать друг другу?»229
По мере того как разговор на расстоянии становится открыто публичным, общедоступным, экстенсивным, его экзистенциальная составляющая как бы «прячется» в глубину, уходит из зоны принудительной гласности и обобществленного языка. Желаемая интимность контакта ассоциируется с анонимностью, но с анонимностью особого рода: это не функциональная стандартность газетного дискурса, а смысловая бесконечность подразумевания, обоюдопонятного намека. Формулу такого общения дает знаменитое сегодня (что само по себе парадокс!) стихотворение 288 Эмили Дикинсон о нежелании быть знаменитой: «/ am nobody — who are you — are you — Nobody — too?» «Я — никто. А ты? Тоже никто?..» «Then there is a pair of us— Don\'t tell— They\'ll advertise, you know...» «Тогда мы с тобой пара, только молчи, не то \"они\" разгла-сят-\"разбазарят\"...» Подлинное общение поэта и читателя описывается здесь как сговор «никого» с «никем», секретное приложение к публичной речи, связанное с ней чисто негативно. Публичная речь ассоциируется с тавтологией самоназывания230, с повтором собственного имени, фактически его обезличивающим: оно уже не вполне собственное, ибо пребывает в залоге у «них» (Тпеу).^л^нрнимность выступает как синоним и одновременно антоним безличности — она предполагает высокую индивидуализированность общения в сочетании с риском и отсутствием каких-либо гарантий.
В «поддонном» (если использовать метафору Токвиля) пространстве пишущий субъект, говоря словами М. Фуко, может «постоянно растворяться», и в него же читающий субъект может себя «постоянно проецировать», строя субъективные — не подлежащие авторизации, ничьи и в этом смысле сомнительно законные — версии-интерпретации. Последовательное освобождение обеих сторон от «готовых» функцио-
229 Эмерсон Р. Эссе; Торо Г. Уолден, или Жизнь в лесу С. 421.
230 How dreary— to be Somebody! How public — like a Frog —
To tell one\'s name — the livelong June — To an admiring Bog!
Ср. в переводе А. Шараповой: «...Весь июнь твердишь Болоту: //— Я не просто так, а \"кто-то\"!»
154
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
нальных оболочек создает шанс для искупительного восстановления дискурса-вещи в дискурс-действие231 — точнее сказать, взашиодействие: свободное, поскольку тайное; подозрительное, поскольку тайное; остро личное, несмотря на безымянность.
В уитменовской «Песне о себе», можно сказать архети-пической американской поэме, общение Я и Ты строится как раз по этой модели. Оно носит разом вызывающе публичный и ошеломляюще приватный характер — развертывается в необъятном и неопределенном диапазоне между клише рыночной риторики и интимным, вне условностей, форм и рифм, шепотом на ухо (то и другое за пределами традиционной литературной нормы). Вот пример обращения к читателю из начала поэмы:
Ты думал, что тысяча акров — это много? Ты думал,
что земля — это много?.. Побудь этот день и эту ночь со мною,
и у тебя будет источник всех поэм, Все блага земли и солнца станут твоими
(миллионы солнц в запасе у нас)...
Саморекламные интонации звучат здесь как подражание соответствующей торговой практике и как пародия на нее, явно рассчитаны на привычку к ней и сформированную установку ее небуквального восприятия. Лирическая «персона» у Уитмена рекламирует себя и даже выставляет «на аукцион» (части 7 и 8 поэмы «О теле электрическом я пою»), навязчиво предлагает-продает во множестве воплощений и, однако... всякий раз ускользает, оставляя читателя-покупателя в обескураженно-изумленном одиночестве. Характерен в этом смысле финал «Песни о себе»:
...(эти страницы) ускользнут от тебя сначала,
и чем дальше, тем больше, и я ускользну от тебя, Даже когда ты решишь, что ты, без сомненья,
меня уловил, — гляди! Ты уже видишь, что я убежал от тебя...
Я там, где меня нет, я — никто, я назначаю Тебе свидание нигде или иначе — в пространстве возможности. Итог-апофеоз непомерно длинной поэмы-песни выглядит как отсутствие итога: субъект речи исчезает, уступая право голоса и бремя
231 См. об этом: Что такое автор? // Фуко М. Воля к истине. М.: Магистериум, 1996. С, 13—14.
Часть II. Писатель и читатель в «республике писем» 155
самовыражения слушателю-адресату. «Listener up there, what have you to confide to me?» — «Ты, слушающий меня, надо мной склонившись, что имеешь ты мне поведать?» Это может быть обращение к Богу, но скорее всего — к читателю, который общается с книгой-посланием, склонившись над нею наедине: неожиданным образом ему предъявляется требование встречной речевой активности, ответной инициативы, предприимчивости и риска. «Ускользание» со стороны поэта оказывается необходимой провокацией, выталкивающей читателя в повышенно активный, индивидуально ответственный, творческий режим общения с текстом. Ценность «прирастает» в процессе встречного движения смысловых интенций и интерпретаций, осуществляемого в некотором принципиально «промежуточном» времени-пространстве. Это время-пространство торга, когда «сделка» еще не заключена, окончательность смысла никому не доступна, зато альтернативные возможности, версии, условия, оговорки множатся и плодятся232.
«Загадочный торг» — «enigmatic negotiation»233 — эта метафора, по пафосу удивительно совпадающая с направлением наших размышлений, употреблена поэтом А. Гроссманом как характеристика (к сожалению, беглая) поэтики Уитмена. Мы попробуем использовать ее как призму восприятия при разборе и других художественных текстов американской традиции.
Натаниел Готорн: писатель-таможенник
Творческая ситуация Натаниела Готорна (1804—1864), при всей индивидуальной неповторимости, вполне может быть рассмотрена нами как «типический случай»: писатель был умеренно популярен, но не знаменит, чуток к отечественной культурной среде, но не склонен к радикальным жестам в духе Уитмена или Торо — патетическим славословиям или обли-
232 В Америке XIX в. торговые контракты нередко заключались по почте, при этом действовало так называемое «правило почтового ящика» (mailbox rale): обязательство считалось вступившим в силу в момент получения письма партнером и считалось принятым в момент отправления им ответа {Fried Ch. Contract as Promise. Cambridge, Mass.: Harvard UP, 1981). Ключевая роль адресата в этом процессе может быть поставлена в параллель с привилегированной ролью потребителя в рыночном обществе и читателя в контексте демократической литературной коммуникации.
233 Grossman A. Whitman\'s «Whoever You Axe Holding Me Now in Hand»: Remarks on the Endlessly Repeated Rediscovery of the Incommensurability of the Person // Breaking Bounds. Whitman and American Cultural Studies. B. Erkkila, J. Grossman (eds.). Oxford; N.Y.: Oxford UP, 1996. P. 115.
156
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
чениям. Собственные литературные «координаты» он определял на ощупь и довольно долго: романическому дебюту предшествовали два десятилетия (с 1830 по 1850 г.) трудов предуготовительных и почти безвестных. За это время вышли в свет около ста рассказов, к которым сам Готорн относился с сомнением — характеризовал как «пустяки» (trifles), обделенные «глубоким содержанием» и достойные разве что анонимной публикации. Неуверенность в собственном, как писателя, социальном статусе, сомнения в оправданности этого странного занятия, соединяющего в себе свойства исповеди и доходного промысла, отразились в авторском предисловии к роману-дебюту «Алая буква» (1850).