того. И говорю ласково, разумно, - Горкин потом хвалил:
- Нехорошо, Гриша, так говорить... лучше ты поговей, и у тебя будет
весело на душе.
Он смотрит на меня как-то странно, мотает головой и уходит, что-то
задумчивый. Горкин обнял меня и поцеловал в маковку, - "так, говорит, и
надо!". Глядим, Гриша опять подходит... и дает мне хорошую "свинчатку" -
биту, целый кон бабок можно срезать! И говорит, очень ласково:
- Это тебе от меня подарочек, будь здоров. И стал совсем ласковый,
приятный. А Горкину сапоги начистить обещался, "до жару!" И поговеть даже
посулился, - три года, говорит, не говел, и вы меня разохотили".
Подсел к нам, и мы опять стали говорить про рай, и у Горкина были слезы
на глазах, и лицо было светлое, такое, божественное совсем, как у святых
стареньких угодников. И я все думал, радуясь на него, что он-то уж
непременно в рай попадет, и какая это премудрость-радость - от чистого
сердца поговеть!..
ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
На шестой неделе Великого Поста прошла Москва-река.
Весна дружная, вода большая, залила огороды и нашу водокачку, откуда
подается вода в бани. Сидор-водолив с лошадьми будет теперь как на море, -
кругом-то-кругом вода. Обедать ему подвозят на плотике, а лошадям сена
хватит. Должно быть, весело там ему, на высокой водокачке: сидит себе на
порожке - посматривает, как вода подымается, трубочку сосет, чаек пьет, -
никто не побеспокоит. Василь-Василич поехал на плотике его проведать - да и
застрял: бадья с колеса ухом сорвалась, заело главное колесо, все и чинились
с Сидором. Ну, починил-пустил, поехал назад на плотике, шестик с руки
сорвался, он и бултых в воду. Спасибо еще - ветла попалась,
ухватился-вскарабкался, - чуть было не потоп. Подъехали на лодке, сняли его
с ветлы, а у него и язык отнялся. Хорошо еще - погрелись они с Сидором
маленько, а то пропадом-пропадай: снеговая вода, сту-деная. Отец посерчал:
"разбойник ты, мошенник, целый день проваландался!.. знаю твою "бадью".. за
что только Господь спасает!.." А за доброту, говорят, - с народом по правде
поступает, есть за него молельщики.
Вербная суббота завтра, а Михал Иваныч не везет, вербу и не везет.
Горкин ахает, хлопает себя по бокам, - "да ну-ка, он заболел в лесу...
старосты мы церковные, как - без вербы?!." Бывало, в четверг еще привозил, а
вот и пятница, - и нет вербы! В овражке уж не угряз ли со старухой,
лошаденка старенькая у них, а дороги поплыли, места глухие... Отец верхового
на зорьке еще послал и тот что-то позапропал, а человек надежный. Антон
Кудрявый водочкой балуется не шибко. Горкин уж порешил на Красную Площадь
после обеда ехать, у мужиков вербу закупать. Ни в кои-то веки не было, срам
какой... да и верба та - наша разве! Перед самым обедом кричат от ворот
ребята - "Михал-Иванов едет, вербу везет!.." Ну, слава те, Господи.
Хорошо, что Антона Кудрявого послали. Повстречал стариков за
Воронцовым, в овраге сидят и плачутся: оглоблю поломали, и лошаденка
упарилась, легла в зажоре. Вызволил их Антон, водочкой отогрел, лошадь свою
припряг... - вот потому и позапоздали, целую ночь в зажоре!.. - "Старуха уж
и отходить готовилась, на вербу все молилась: "свяченая вербушка, душеньку
мою прими-осени! - сказывал Михал-Иванов, - а какая она свяченая, с речки
только!"
Верба - богатая, вишневая-пушистая, полны санки; вербешки уж золотиться
стали, крупные, с орех, - молиться с такой приятно. Михал-Иванова со
старухой ведут на кухню - горячим чайком погреться. Василь-Василич подносит
ему шкалик - "душу-то отогрей". Михал-Иванов кажется мне особенным, лесовым,
как в сказке. Живет в избушке на курьих ножках, в глухом лесу, куда и дороги
нет, выжигает уголь в какой-то яме, а кругом волки и медведи. Возит он нам
березовый, "самоварный", уголь, какой-то "звонкий", особенный; и всем на
нашей Калужской улице, и все довольны. И еще березовые веники в наши бани, -
тем и живет со своей старухой. И никогда с пустыми руками не приедет, все
чего-нибудь привезет лесного. Прошлый год зайца живого привезли, зимой с
ними в избушке жил; да зайца-то мы не взяли: не хорошо зайца держать в
жилье. А нынче белочку привезли в лукошке, орехи умеет грызть. И еще -
целый-то мешок лесных орехов! Ореха было по осени... - обору нет. Трифонычу
в лавку мешок каленых продали, а нам - в подарок, сырого, по заказу: отец
любит, и я люблю, - не рассыпается на зубах, а вязнет, и маслицем
припахивает, сладким духом орешным. Белка сидит в плетушке, глядеть нельзя:
на крышу сиганет - про-щай. Отец любит все скоро делать: сейчас же послал к
знакомому старику в Зарядье, который нам клетки для птиц ставит, - достать
железную клетку, белкину, с колесом. Почему - с колесом? А потому, говорят:
белка крутиться любит.
Я сижу в кухне, рядом с Михал-Ивановым, и гляжу на него и на старуху.
Очень они приятные,и пахнет от них дымком и дремучим лесом. Михал-Иванов
весь в волосах, и черный-черный, белые глаза только; все лицо в черных
ниточках-морщинках, и руки черные-черные, не отмыть до самого Страшного
Суда. Да там на это не смотрят: там - душу покажи. Отец скажет ему, бывало:
"Михал-Иванов - трубочист, телом грязен - душой чист!" А он отмахивается: "и
где тут, и душа-то угольная". Нет, душа у него чистая, как яичко. - Горкин
говорит: грех по лесу не ходит, а по людям. Спрашиваю его - "а ты поговел?".
И они, оказывается, уж поговели-сподобились, куда-то в село ходили. Марьюшка
ставит им чугунок горячей картошки и насыпает на бумажку соли. Они
сцарапывают кожуру ногтями, и картошка у них вся в пятнах, угольная. Очень
нашу картошку одобряют, - слаже, говорят, сахару. У старика большой ноготь
совсем размят, смотреть страшно, в ногах даже у меня звенит. "Это почему...
палец?" - спрашиваю я, дергаясь от жути. А деревом защемило, говорит. А у
старухи пальцы не разгибаются, будто курячья лапка, и шишки на пальцах
вздулись, болезнь такая, - угольная болезнь? "Ну, и картошечка, говорят, в
самый-то апетит". Они со вчерашнего утра не ели, в зажоре ночевали с вербой.
Уж им теперь, хоть бы и не говели, все грехи простятся, за их труды:
свяченую вербу привезли! Я сую старушке розовую баранку, а старику лимонную
помадку, постную. Спрашиваю, - медведики у них водятся, в лесу-то там?
Говорят - а как же, заглядывают. И еж в избушке у них живет, для мышей,
Васькой звать. Зовут в гости к себе: "лето придет, вот и приезжай к нам
погостить... и гриба, и ягоды всякой много, и малины сладкой-лесовой, и... а
на болоте клюква". Даже клюква!..
За день так стаяло-подсушило, что в саду под крыжовником куры уж
обираться стали, встряхиваться, - к дождю, пожалуй. Лужа на дворе растет не
по дням, а по часам, скоро можно на плотике кататься, утки уж
плещутся-ныряют. У лужи, на бережку, стоят стариковы дровянки с вербой -
совсем роща, будто верба у лужи выросла, и двор весь весь словно
просветился, совсем другой, - радостный весь, от вербы. Горкин Цыганку велел
в сарай пока запереть, а то, ну-ка, на санки вскочит-набезобразит, а это не
годится, верба церковная. На речке Сетуньке, где росла, - высоко росла,
высокое древо-верба, птица только присядет, а птица не собака, не поганит. Я
смотрю на вербу и радуюсь: какие добрые - привезли! сколько дней по Сетуньке
в талом снегу топтались, все руки ободрали, и теперь сколько же народу
радоваться будет в церкви! Христа встречать!!. И Горкин не нарадуется на
вербу: задалась-то какая нонче, румяная да пушистая, золотцем тронуло
вербешки! Завтра за всенощной освятим, домой принесем свяченую, в бутылочку
поставим, - она как раз к Радунице, на Фоминой, белые корешки-ниточки
выпустит. И понесем на Даниловское, покойному Мартыну-плотнику в голова
посадим, порадуем его душеньку... И Палагее Ивановне посадим, на
Ваганьковском. И как хорошо устроено: только зима уходит, а уж и вербочка
опушилась - Христа встречать.
- Все премудро сотворено... - радуется на вербу Горкин, поглаживает
золотистые вербешки. - Нигде сейчас не найтись цветочка, а верба
разубралась. И завсегда так, на св. Лазаря, на Вход Господень. И дерева
кланяются Ему, поют Осанну. Осанна-то?.. А такое слово, духовное. Сияние,
значит, божественное, - Осанна. Вот она с нами и воспоет завтра Осанну,
святое деревцо. А потом, дома, за образа поставим, помнить год цельный
будем.
Я спрашиваю его - это чего помнить?
- Как - чего?.. Завтра Лазаря воскресил Господь. Вечная, значит, жизнь
всем будет, все воскреснем. Кака радость-то! Так и поется - "Обчее
воскресение... из мертвых Лазаря воздвиг Христе Боже...". А потом Осанну
поют. Вербное Воскресенье называется, читал, небось, в "Священной Истории"?
Я тебе сколько говорил... - вот- вот, ребятишки там воскликали, в
Ирусалим-Граде, Христос на осляти, на муку крестную входит, а они с
вербочками, с вайями... по-ихнему - вайя называется, а по-нашему - верба. А
фарисеи стали серчать, со злости, зачем, мол, кричите Осанну? - такие
гордые, досадно им, что не их Осанной встречают. А Христос и сказал им: "не
мешайте детям ко Мне приходить и возглашать Осанну, они сердцем чуют..." -
дети-то все чистые, безгрешные, - "а дети не будут возглашать, то
камни-каменные возопиют!" - во как. Осанну возопиют, прославят. У Господа
все живет. Мертвый камень - и тот живой. А уж верба-то и подавно живая, ишь
- цветет. Как же не радоваться-то, голубок!..
Он обнимает вербу, тычется головой в нее. И я нюхаю вербу:
горьковато-душисто пахнет, лесовой горечью живою, дремуче-дремучим духом,
пушинками по лицу щекочет, так приятно. Какие пушинки нежные, в золотой
пыльце...- никто не может так сотворить, Бог только. Гляжу - а у Горкина
слезы на глазах. И я заплакал, от радости... будто живая верба! И уж сумерки