Едем под Кремлем, крепкой еще дорогой, зимней. Зубцы и щели... и
выбоины стен говорят мне о давнем-давнем. Это не кирпичи, а древний камень,
и на нем кровь, святая. От стен и посейчас пожаром пахнет. Ходили по ним
Святители, Москву хранили. Старые Цари в Архангельском Соборе почивают, в
подгробницах, Писано в старых книгах - "воздвижется Крест Харсунский, из
Кремля выйдет в пламени", - рассказывал мне Горкин.
- А это - Башня Тайницкая, с подкопом. С нее пушки палят, в Крещенье,
когда на Ердань ходят.
Народу гуще. Несут вязки сухих грибов, баранки, мешки с горохом. Везут
на салазках редьку и кислую капусту. Кремль уже позади, уже чернеет торгом.
Доносит гул. Черно, - до Устьинского Моста, дальше.
Горкин ставит Кривую, закатывает на тумбу вожжи. Стоят рядами лошадки,
мотают торбами. Пахнет сенцом на солнышке, стоянкой. От голубков вся улица -
живая, голубая. С казенных домов слетаются, сидят на санках. Под санками в
канавке плывут овсинки, наерзывают льдышки. На припеке яснеют камушки. Нас
уже поджидает Антон Кудрявый, совсем великан, в белом, широком полушубке.
- На руки тебя приму, а то задавят, - говорит Антон, садясь на
корточки, - папашенька распорядился. Легкой же ты, как муравейчик! Возьмись
за шею... Лучше всех увидишь.
Я теперь выше торга, кружится подо мной народ. Пахнет от Антона
полушубком, баней и... пробками. Он напирает, и все дают дорогу; за нами
Горкин. Кричат; "ты, махонький, потише! колокольне деверь!" А Антон шагает -
эй, подайся!
Какой же великий торг!
Широкие плетушки на санях, - все клюква, клюква, все красное. Ссылают в
щепные короба и. в ведра, тащат на головах.
- Самопервеющая клюква! Архангельская клюкыва!..
- Клю-ква... - говорит Антон, - а по-нашему и вовсе журавиха.
И синяя морошка, и черника - на постные пироги и кисели. А вон
брусника, в ней яблочки. Сколько же брусники!
- Вот он, горох, гляди... хороший горох, мытый. Розовый, желтый, в
санях, мешками. Горошники - народ веселый, свои, ростовцы. У Горкина тут
знакомцы. "А, наше вашим... за пуколкой?" - "Пост, надоть повеселить
робят-то... Серячок почем положишь?" - "Почем почемкую - потом и
потомкаешь!" - "Что больно несговорчив, боготеешь?" Горкин прикидывает в
горсти, кидает в рот. - "Ссыпай три меры". Белые мешки, с зеленым, - для
ветчины, на Пасху. - "В Англию торгуем... с тебя дешевше".
А вот капуста. Широкие кади на санях, кислый я вонький дух. Золотится
от солнышка, сочнеет. Валят ее в ведерки и в ушаты, гребут горстями,
похрустывают - не горчит ли? Мы пробуем капустку, хоть нам не надо.
Огородник с Крымка сует мне беленькую кочерыжку, зимницу, - "как
сахар!". Откусишь - щелкнет.
А вот и огурцами потянуло, крепким и свежим духом, укропным, хренным.
Играют золотые огурцы в рассоле, пляшут. Вылавливают их ковшами, с палками
укропа, с листом смородинным, с дубовым, с хренком. Антон дает мне тонкий,
крепкий, с пупырками; хрустит мне в ухо, дышит огурцом.
- Весело у нас, постом-то? а? Как ярмонка. Значит, чтобы не грустили.
Так, что ль?.. - жмет он меня под ножкой.
А вот вороха морковки - на пироги с лучком, и лук, и репа, и свекла,
кроваво-сахарная, как арбуз. Кадки соленого арбуза, под капусткой
поблескивает зеленой плешкой.
- Редька-то, гляди, Панкратыч... чисто боровки! Хлебца с такой умнешь!
- И две умнешь, - смеется Горкин, забирая редьки. А вон - соленье;
антоновка, морошка, крыжовник, румяная брусничка с белью, слива в кадках...
Квас всякий - хлебный, кислощейный, солодовый, бражный, давний - с
имбирем...
- Сбитню кому, горячего сбитню, угощу?..
- А сбитню хочешь? А, пропьем с тобой семитку. Ну-ка, нацеди.
Пьем сбитень, обжигает.
- Постные блинки, с лучком! Грещ-щневые-ллуковые блинки!
Дымятся луком на дощечках, в стопках.
- Великопостные самые... сах-харные пышки, пышки!..
- Грешники-черепенники горря-чи, Горрячи греш-нички..!
Противни киселей - ломоть копейка. Трещат баранки. Сайки, баранки,
сушки... калужские, боровские, жиздринские, - сахарные, розовые, горчичные,
с анисом - с тмином, с сольцой и маком... переславские бублики, витушки,
подковки, жавороночки... хлеб лимонный, маковый, с шафраном, ситный весовой
с изюмцем, пеклеванный...
Везде - баранка. Высоко, в бунтах. Манит с шестов на солнце, висит
подборами, гроздями. Роются голуби в баранках, выклевывают серединки,
склевывают мачок. Мы видим нашего Мурашу, борода в лопату, в мучной
поддевке. На шее ожерелка из баранок. Высоко, в баранках, сидит его сынишка,
ногой болтает.
- Во, пост-то!.. - весело кричит Мураша, - пошла бараночка, семой возок
гоню!
- Сбитню, с бараночками... сбитню, угощу кого...
Ходят в хомутах-баранках, пощелкивают сушкой, потрескивают вязки.
Пахнет тепло мочалой.
- Ешь, Москва, не жалко!..
А вот и медовый ряд. Пахнет церковно, воском. Малиновый, золотистый,-
показывает Горкин, - этот называется печатный, энтот - стеклый, спускной...
а который темный - с гречишки, а то господский светлый, липнячок-подсед.
Липонки, корыта, кадки. Мы пробуем от всех сортов. На бороде Антона липко, с
усов стекает, губы у меня залипли. Будочник гребет баранкой, диакон -
сайкой. Пробуй, не жалко! Пахнет от Антона медом, огурцом.
Черпают черпаками, с восковиной, проливают на грязь, на шубы. А вот -
варенье. А там - стопками ледяных тарелок - великопостный сахар, похожий на
лед зеленый, и розовый, и красный, и лимонный. А вон, чернослив моченый,
россыпи шепталы, изюмов, и мушмала, и винная ягода на вязках, и бурачки
абрикоса с листиком, сахарная кунжутка, обсахаренная малинка и рябинка,
синий изюм кувшинный, самонастояще постный, бруски помадки с елочками в
желе, масляная халва, калужское тесто кулебякой, белевская пастила... и
пряники, пряники - нет конца.
- На тебе постную овечку, - сует мне беленький пряник Горкин.
А вот и масло. На солнце бутыли - золотые: маковое, горчишное, орешное,
подсолнечное... Всхлипывают насосы, сопят-бултыхают в бочках.
Я слышу всякие имена, всякие города России. Кружится подо мной народ,
кружится голова от гула. А внизу тихая белая река, крохотные лошадки, санки,
ледок зеленый, черные мужики, как куколки. А за рекой, над темными садами, -
солнечный туманец тонкий, в нем колокольни-тени, с крестами в искрах, -
милое мое Замоскворечье.
- А вот, лесная наша говядинка, грыб пошел! Пахнет соленым, крепким.
Как знамя великого торга постного, на высоких шестах подвешены вязки
сушеного белого гриба. Проходим в гомоне.
Лопаснинские, белей снегу, чище хрусталю! Грыбной елараш,
винегретные... Похлебный грыб сборный, ест прнтоиии соборный! Рыжики
соленые-смоленые, монастырские, закусочные... Боровички можайские!
Архиерейские грузди, нет сопливей!.. Лопаснинскне отборные, в медовом
уксусу, дамская прихоть, с мушиную головку, на зуб неловко, мельчен
мелких!..
Горы гриба сушеного, всех сортов. Стоят водопойные корыта, плавает
белый триб, темный и красношляпный, в пятак и в блюдечко. Висят на жердях
стенами. Шатаются парни, завешанные вязанками, пошумливают грибами, хлопают
по доскам до звона: какая сушка! Завалены грибами сани, кули, корзины...
- Теперь до Устьинского пойдет, - грыб и грыб! Грыбами весь свет
завалим. Домой вора.
Кривая идет ходчей. Солнце плывет, к закату, снег на реке синее,
холоднее.
- Благовестят, к стоянию торопиться надо, - прислушивается Горкин,
сдерживая Кривую, - в Кремлю ударили?..
Я слышу благовест, слабый, постный.
- Под горкой, у Константина-Елены. Колоколишко у них ста-ренький...
ишь, как плачет!
Слышится мне призывно - по-мни... по-мни... и жалуется как будто.
Стоим на мосту, Кривая опять застряла. От Кремля благовест, вперебой, -
другие колокола вступают. И с розоватой церковки, с мелкими главками на
тонких шейках, у Храма Христа Спасителя, и по реке, подальше, где Малюта
Скуратов жил, от Замоскворечья, - благовест: все зовут. Я оглядываюсь на
Кремль; золотится Иван Великий, внизу темнее, и глухой - не его ли - колокол
томительно позывает - по-мни!..
Кривая идет ровным, надежным ходом, я звоны плывут над нами.
Помню.
БЛАГОВЕЩЕНЬЕ
А какой-то завтра денечек будет?.. Красный денечек будет - такой и на
Пасху будет. Смотрю на небо - ни звездочки не видно.
Мы идем от всенощной, и Горкин все напевает любимую молитвочку -
..."благодатная Мария, Господь с Тобо-ю...". Светло у меня на душе, покойно.
Завтра праздник таков великий, что никто ничего не должен делать, а только
радоваться, потому что если бы не было Благовещенья, никаких бы праздников
не было Христовых, а как у турок. Завтра и поста нет: уже был "перелом поста
- щука ходит без хвоста". Спрашиваю у Горкина: "а почему без хвоста?"
- А лед хвостом разбивала и поломала, теперь без хвоста ходит. Воды на
Москва-реке на два аршина прибыло, вот-вот ледоход пойдет. А денек завтра
ясный будет! Это ты не гляди, что замолаживает... это снега дышут-тают, а
ветерок-то на ясную погоду.
Горкин всегда узнает, по дощечке: дощечка плотнику всякую погоду
скажет. Постукает горбушкой пальца, звонко если - хорошая погода. Сегодня
стукал: поет дощечка! Благовещенье... и каждый должен обрадовать кого-то, а
то праздник не в праздник будет. Кого ж обрадовать? А простит ли отец
Дениса, который пропил всю выручку? Денис живет на реке, на портомойне,
собирает копейки в сумку, - и эти копейки пропил. Сколько дней сидит у ворот
на лавочке и молчит. Когда проходит отец, он вскакивает и кричит
по-солдатски - здравия желаю! А отец все не отвечает, и мне за него стыдно.
Денис солдат, какой-то "гвардеец", с серебряной серьгой в ухе. Сегодня
что-то шептался с Горкиным и моргал. Горкин сказал - "попробуй, ладно...
живой рыбки-то не забудь!". Денис знаменитый рыболов, приносит всегда лещей,