Смекни!
smekni.com

Детская сексуальность и психоанализ детских неврозов, Фрейд Анна (стр. 105 из 111)

454

3. Фрейд

реальным переживанием, но, принимая во внимание дру­гие подобные случаи, приходится сказать, что, в сущнос­ти, вовсе не важно разрешить этот вопрос. Сцены наблю­дения родительского сексуального общения, соблазна в детстве, угрозы кастрацией представляют собой несомнен­но унаследованное психическое достояние, филогенетичес­кое наследство, но могут также быть приобретением в результате личного переживания. У моего пациента со­блазн, исходивший от старшей сестры, был неоспоримой реальностью; почему же не принять то же самое для на­блюдения родительского коитуса? В первичной истории невроза мы видим только то, что ребенок прибегает к этому филогенетическому пережива­нию в том случае, когда его личного переживания недоста­точно. Изъян в индивидуальной истине он заполняет исто­рической истиной, на место собственного опыта ставит опыт предков. В признании этого филогенетического наследства я вполне согласен с Юнгом ("Психология бессознательных процессов", 1917, труд, который не мог уже оказать влия­ния на мои "Лекции"); но я считаю неправильным прибе­гать для объяснения к филогенезу, не исчерпав предвари­тельно всех возможностей онтогенеза; я не понимаю, поче­му упрямо оспаривают у самого раннего детского периода то значение, которое охотно признают за самой ранней эпо­хой предков; не могу не признать, что филогенетические мотивы и продукции сами нуждаются в объяснении, кото­рое могут им дать в ряде случаев переживания индивиду­ального детства, и, в конце концов, я не удивляюсь, если те же условия, сохранившись, органически создают у каж­дого в отдельности то, что эти условия однажды в отдален­ные времена создали и передали по наследству, как пред­расположение к личному приобретению. К промежутку времени между первичной сценой и со­блазном (1 1/2—3 1/4 года) нужно отнести еще и немого водовоза, который был для ребенка заместителем отца подобно тому, как Груша была заместительницей матери. Полагаю, что неправильно говорить тут о тенденции к унижению, хотя оба родителя оказываются замененными прислугой. Ребенок не обращает внимания на социальные различия, которые имеют для него еще мало значения, и ставит в один ряд с родителями и незначителькоях по сво­ему положению людей, если они только проявляют к нему такую же любовь, как родители. Так же мало значения имеет эта тенденция при замене родителей животными,

Дополнения из самого раннего детства

455

низкая оценка которых ребенку совершенно чужда. Не­зависимо от такого унижения, для замены родителей бе­рутся также дяди и тети, как это доказывают неоднократ­ные воспоминания у моего пациента. К этому же времени относятся смутные сведения о фазе, в которой он хотел есть только сладости, так что опасались за его жизнь. Ему рассказали про дядю, кото­рый также отказывался от еды и умер молодым от исто­щения. Он слышал еще, что в возрасте трех месяцев он был так тяжело болен (воспалением легких?), что для него уже готовили саван. Удалось его запугать, и он опять на­чал есть; в старшем детском возрасте он даже преувели­чил эту обязанность, как бы для того, чтобы защитить себя от угрожающей смерти. Страх смерти, который тог­да в нем возбудили для его защиты, позже снова проявил­ся, когда мать предупреждала его против опасности дизен­терии; еще позже он спровоцировал припадок невроза навязчивости. В другом месте мы постараемся исследовать происхождение и значение последнего. Нарушению в принятии пищи я хотел бы придать зна­чение самого первого невротического заболевания, так что нарушение в принятии пищи, фобия волка, навязчивая набожность дают совершенный ряд детских заболеваний, которые повлекли за собой предрасположение к невроти­ческой болезни в годы после наступления половой зрело­сти. Мне возразят, что не многие дети не подвергаются подобным нарушениям вроде временного нежелания есть или фобии животных. Но этому аргументу я очень рад. Я готов утверждать, что всякий невроз взрослого зиждется на Тгго детском неврозе, который, однако, не всегда дос­таточно интенсивен, чтобы его заметили и узнали в нем болезнь. Теоретическое значение инфантильного невроза для понимания заболеваний, которые мы считаем невро­зами и хотим объяснить только вливаниями более поздне­го периода жизни только увеличивается от такого возра­жения. Если бы наш пациент в придачу к своему наруше­нию в принятии пищи и фобии животного не получил еще навязчивой набожности, то история его детства мало чем отличалась бы от истории других детей, и мы были бы беднее ценными материалами, которые уберегли бы нас от легко допускаемых ошибок. Анализ не был бы неудовлетворителен, если бы не при­вел к пониманию тех жалоб, которыми пациент опреде­лял свою болезнь. Они гласили, что мир как бы окутан

456

3. Фрейд

для него завесой, и психоаналитический опыт отрицает возможность того, что эти слова не имеют значения и сто формулировка эта случайна. Эта завеса разрывалась — удивительным образом — только в таком положении, ког­да после клизмы каловые массы проходили через задний проход. Тогда он снова чувствовал себя хорошо, и на ко­роткое время мир казался ему ясным. Выяснение значе­ния этой "завесы" подвигалось с такими же трудностями, как и выяснение страха перед бабочкой. Последний не ограничивался одной только завесой, она рассеивалась, превращаясь в чувство сумеречности, "ten(e')bres" и в дру­гие неуловимые вещи. Только незадолго до окончания лечения он вспомнил, что слышал, будто родился на свет в "сорочке". Поэтому считал себя всегда особым счастливчиком, с которым не может произойти ничего плохого. Эта уверенность поки­нула его только тогда, когда он вынужден был согласить­ся с тем, что гонорройное заболевание приносит тяжелый вред его здоровью. Этот удар по его нарцизму сломил его. Мы скажем, что он повторил этим механизм, который однажды уже сыграл у него роль. И фобия волка возник­ла у него тогда, когда он столкнулся с фактом возможно­сти кастрации, а гоноррею он, очевидно, поставил в один ряд с кастрацией. Счастливая "сорочка", следовательно, и есть та завеса, которая укрывает его от мира и мир от него. Его жалоба представляет собой, собственно говоря, замаскированную фантазию-желание, она рисует его снова в утробе матери; правда, в этой фантазии осуществляется бегство от мира. Ее можно формулировать: я так несчастен в жизни, я дол­жен снова вернуться в утробу матери. Какое значение имеет то, что эта символическая, при рождении реальная, завеса разрывается в момент испраж­нения после клизмы, что при таком условии его покида­ет болезнь? Общая связь дает нам возможность ответить: когда разрывается завеса рождения, он начинает видеть мир и снова рождается. Стул представляет собой ребен­ка, каким он вторично является для счастливой жизни. Это и есть фантазия возрождения, на которую Юнг недав­но обратил внимание и которой он отвел такое господству­ющее положение в желаниях невротика. Было бы прекрасно, если бы все кончалось на этом. Некоторые особенности ситуации и требования необходи­мой связи со специальной историей жизни заставляют нас

Дополнения из самого раннего детства

457

продолжать толкование. Условия возрождения требуют, чтобы ему ставил клизму мужчина (этого мужчину уже позже он по необходимости заменил сам). Это может оз­начать только то, что он отождествил себя с матерью, отца заменил этот мужчина, клизма повторяет акт совокупле­ния, плодом которого является каловый ребенок — опять-таки он сам. Фантазия возрождения опять-таки тесно свя­зана с условием сексуального удовлетворения мужчиной. Значение всего, следовательно, такое: только став в поло­жение женщины, заменив мать с тем, чтобы получить удовлетворение от отца и родить ему ребенка, он освобо­дится от своей болезни. Фантазия возрождения была здесь только исковерканным, цензурированным переизданием гомосексуальной фантазии-желания. Если ближе присмотримся, то должны будем заметить, что в этом условии своего выздоровления больной толь­ко воспроизводит ситуацию так называемой первичной сцены; тогда он хотел подменить собою мать; калового ребенка, как мы уже давно предположили раньше, од, в той сцене воспроизвел сам. Он все еще фиксирован, как бы связан со сценой, ставшей решающей для его сексуаль­ной жизни, возвращение которой в ту ночь сновидения положило начало его болезни. Разрыв завесы аналогичен открыванию глаз, распахнувшемуся окну. Первичная сце­на превратилась в условие выздоровления. То, что изображается в жалобах, и то, что составляет исключение, можно легко соединить в одно целое, которое в таком случае открывает весь свой смысл. Он желает вер­нуться в материнское лоно, не просто для того, чтобы сно­ва родиться, а чтобы отец застал его там при коитусе, дал ему удовлетворение, и чтобы он родил отцу ребенка. Быть рожденным отцом, как он это сначала думал, быть им сексуально удовлетворенным, подарить ему ре­бенка, отказавшись при этом от своей мужественности и выражаясь языком анальной эротики: этими желаниями замыкается круг фиксации на отце; в этом гомосексуаль­ность нашла свое высшее и самое интимное выражение1). Я полагаю, что этот пример проливает свет на смысл и происхождение фантазии и пребывании в материнском лоне и возрождении его. Фантазия о пребывании в лоне, 1) Возможное побочное значение, что завеса представляет собою дев­ственную плеву, разрываюи{уюся при сношений с отцом, не совпада­ет с условием излечения и не имеет никакого отношения к жизни пациента, для которого девственность не имела никакого значения.