- Это сейчас видно. От madame Baudran... Как мило и с каким вкусом! Я
уверена, вы привезли с собой множество восхитительных вещей. Я бы хоть
посмотрела.
- Весь мой туалет к вашим услугам, любезнейшая тетушка. Если позволите,
я могу кое-что показать вашей камеристке. Со мной служанка из Парижа -
удивительная швея.
- Вы очень добры, моя милая. Но, право, мне совестно.
- Совестно.... - повторила с упреком Варвара Павловна. - Хотите вы меня
осчастливить - распоряжайтесь мною, как вашей собственностью!
Марья Дмитриевна растаяла.
- Vous etes charmante {Вы очаровательны (франц.).}, - проговорила она.
- Да что же вы не снимаете вашу шляпу, перчатки?
- Как? вы позволяете? - спросила Варвара Павловна и слегка, как бы с
умиленьем, сложила руки.
- Разумеется; ведь вы обедаете с нами, я надеюсь. Я... я вас познакомлю
с моей дочерью. - Марья Дмитриевна немного смутилась. "Ну! куда ни шло!" -
подумала она. - Она сегодня что-то нездорова у меня.
- О, ma tante {тетушка (франц.).}, как вы добры! - воскликнула Варвара
Павловна и поднесла платок к глазам.
Казачок доложил о приходе Гедеоновского. Старый болтун вошел, отвешивая
поклоны и ухмыляясь. Марья Дмитриевна представила его своей гостье. Он
сперва было сконфузился; но Варвара Павловна так кокетливо-почтительно
обошлась с ним, что у него ушки разгорелись, и выдумки, сплетни, любезности
медом потекли с его уст. Варвара Павловна слушала его, сдержанно улыбалась и
сама понемногу разговорилась. Она скромно рассказывала о Париже, о своих
путешествиях, о Бадено; раза два рассмешила Марью Дмитриевну и всякий раз
потом слегка вздыхала и как будто мысленно упрекала себя в неуместной
веселости; выпросила позволение привести Аду; снявши перчатки, показывала
своими гладкими, вымытыми мылом a la guimauve {алфейным (франц.).} руками,
как и где носятся воланы, рюши, кружева, шу; обещалась принести стклянку с
новыми английскими духами: Victoria's Essence {духи королевы Виктории
(англ.).}, и обрадовалась, как дитя, когда Марья Дмитриевна согласилась
принять ее в подарок; всплакнула при воспоминании о том, какое чувство она
испытала, когда в первый раз услыхала русские колокола: "Так глубоко
поразили они меня в самое сердце", - промолвила она.
В это мгновенье вошла Лиза.
С утра, с самой той минуты, когда она, вся похолодев от ужаса, прочла
записку Лаврецкого, Лиза готовилась к встрече с его женою; она
предчувствовала, что увидит ее. Она решилась не избегать ее, в наказание
своим, как она назвала их, преступным надеждам. Внезапный перелом в ее
судьбе потряс ее до основания; в два каких-нибудь часа ее лицо похудело; но
она и слезинки не проронила. "Поделом!", - говорила она самой себе, с трудом
и волнением подавляя в душе какие-то горькие, злые, ее самое пугавшие
порывы. "Ну, надо идти!" - подумала она, как только узнала о приезде
Лаврецкой, и она пошла... Долго стояла она перед дверью гостиной, прежде чем
решилась отворить ее; с мыслью "Я перед нею виновата" - переступила она
порог и заставила себя посмотреть на нее, заставила себя улыбнуться. Варвара
Павловна пошла ей навстречу, как только увидала ее, и склонилась перед ней
слегка, но все-таки почтительно. "Позвольте мне рекомендовать себя, -
заговорила она вкрадчивым голосом, - ваша maman так снисходительна ко мне,
что я надеюсь, что и вы будете... добры". Выражение лица Варвары Павловны,
когда она сказала это последнее слово, ее хитрая улыбка, холодный и в то же
время мягкий взгляд, движение ее рук и плечей, самое ее платье, все ее
существа - возбудили такое чувство отвращения в Лизе, что она ничего не
могла ей ответить и через силу протянула ей руку. "Эта барышня брезгает
мною", - подумала Варвара Павловна, крепко стискивая холодные пальцы Лизы и,
обернувшись к Марье Дмитриевне, промолвила вполголоса: "Mais elle est
delicieuse!" {"Да она прелестна!" (франц.).} Лиза слабо вспыхнула: насмешка,
обида послышались ей в этом восклицании; но она решилась не верить своим
впечатлениям и села к окну за пяльцы. Варвара Павловна и тут не оставила ее
в покое: подошла к ней, начала хвалить ее вкус, ее искусство... Сильно и
болезненно забилось сердце у Лизы: она едва переломила себя, едва усидела на
месте. Ей казалось, что Варвара Павловна все знает и, тайно торжествуя,
подтрунивает над ней. К счастью ее, Гедеоновский заговорил с Варварой
Павловной и отвлек ее внимание. Лиза склонилась над пяльцами и украдкой
наблюдала за нею. "Эту женщину, - думала она, - любил _он_". Но она тотчас
же изгнала из головы самую мысль о Лаврецком: она боялась потерять власть
над собою; она чувствовала, что голова у ней тихо кружилась. Марья
Дмитриевна заговорила о музыке.
- Я слышала, моя милая, - начала она, - вы удивительная виртуозка.
- Я давно не играла, - возразила Варвара Павловна, немедленно садясь за
фортепьяно, и бойко пробежала пальцами по клавишам. - Прикажете?
- Сделайте одолжение.
Варвара Павловна мастерски сыграла блестящий и трудный этюд Герца. У
ней было очень много силы и проворства.
- Сильфида! - воскликнул Гедеоновский.
- Необыкновенно! - подтвердила Марья Дмитриевна. - Ну, Варвара
Павловна, признаюсь, - промолвила она, в первый раз называя ее по имени, -
удивили вы меня; вам хоть бы концерты давать. Здесь у нас есть музыкант,
старик, из немцев, чудак, очень ученый; он Лизе уроки дает; тот просто от
вас с ума сойдет.
- Лизавета Михайловна тоже музыкантша? - спросила Варвара Павловна,
слегка обернув к ней голову.
- Да, она играет недурно и любит музыку; но что это значит перед вами?
Но здесь есть еще один молодой человек; вот с кем вы должны познакомиться.
Это - артист в душе и сочиняет премило. Он один может вас вполне оценить.
- Молодой человек? - проговорила Варвара Павловна. - Кто он такой?
Бедный какой-нибудь?
- Помилуйте, первый кавалер у нас, да не только у нас - et a
Petersbourg. Камер-юнкер, в лучшем обществе принят. Вы, наверное, слыхали о
нем: Паншин, Владимир Николаич, Он здесь по казенному поручению... будущий
министр, помилуйте!
- И артист?
- Артист в душе, и такой любезный. Вы его увидите. Он все это время
очень часто у меня бывал; я пригласила его на сегодняшний вечер; _надеюсь_,
что он приедет, - прибавила Марья Дмитриевна с коротким вздохом и косвенной
горькой улыбкой.
Лиза поняла значение этой улыбки; но ей было не до того.
- И молодой? - повторила Варвара Павловна, слегка модулируя из тона в
тон.
- Двадцати восьми лет - и самой счастливой наружности. Un jeune homme
accompli {Вполне светский молодой человек (франц.).}, помилуйте.
- Образцовый, можно сказать, юноша, - заметил Гедеоновский.
Варвара Павловна внезапно заиграла шумный штраусовский вальс,
начинавшийся такой сильной и быстрой трелью, что Гедеоновский даже
вздрогнул; в самой середине вальса она вдруг перешла в грустный мотив и
кончила ариею из "Лучии": Fra poco... {Вскоре затем... (итал.).} Она
сообразила, что веселая музыка нейдет к ее положению. Ария из "Лучии", с
ударениями на чувствительных нотках, очень растрогала Марью Дмитриевну.
- Какая душа, - проговорила она вполголоса Гедеоновскому.
- Сильфида! - повторил Гедеоновский и поднял глаза к небу.
Настал час обеда. Марфа Тимофеевна сошла сверху, когда уже суп стоял на
столе. Она очень сухо обошлась с Варварой Павловной, отвечала полусловами на
ее любезности, не глядела на нее. Варвара Павловна сама скоро поняла, что от
этой старухи толку не добьешься, и перестала заговаривать с нею; зато Марья
Дмитриевна стала еще ласковей с своей гостьей: невежливость тетки ее
рассердила. Впрочем, Марфа Тимофеевна не на одну Варвару Павловну не
глядела: она и на Лизу не глядела, хотя глаза так и блестели у ней. Она
сидела, как каменная, вся желтая, бледная, с сжатыми губами - и но ела
ничего. Лиза казалась спокойной; и точно: у ней на душе тише стало; странная
бесчувственность, бесчувственность осужденного нашла на нее. За обедом
Варвара Павловна говорила мало: она словно опять оробела и распространила по
лицу своему выражение скромной меланхолии. Один Гедеоновский оживлял беседу
своими рассказами, хотя то и дело трусливо посматривал на Марфу Тимофеевну и
перхал, - перхота нападала на него всякий раз, когда он в ее присутствии
собирался лгать, - но она ему не мешала, не перебивала его. После обеда
оказалось, что Варвара Павловна большая любительница преферанса; Марье
Дмитриевне это до того понравилось, что она даже умилилась и подумала про
себя: "Какой же, однако, дурак должен быть Федор Иваныч: не умел такую
женщину понять!"
Она села играть в карты с нею и Гедеоновским, а Марфа Тимофеевна увела
Лизу к себе наверх, сказав, что на ней лица нету, что у ней, должно быть,
болит голова.
- Да, у ней ужасно голова болит, - промолвила Марья Дмитриевна,
обращаясь к Варваре Павловне и закатывая глаза. - У меня самой такие бывают
мигрени...
- Скажите! - возразила Варвара Павловна.
Лиза вошла в теткину комнату и в изнеможении опустилась на стул. Марфа
Тимофеевна долго молча смотрела на нее, тихонько стала перед нею на колени -
и начала, все так же молча, целовать попеременно ее руки. Лиза подалась
вперед, покраснела - и заплакала, но не подняла Марфы Тимофеевны, не отняла
своих рук: она чувствовала, что не имела права отнять их, не имела права
помешать старушке выразить свое раскаяние, участие, испросить у ней прощение
за вчерашнее; и Марфа Тимофеевна не могла нацеловаться этих бедных, бледных,
бессильных рук - и безмолвные слезы лились из ее глаз и глаз Лизы; а кот
Матрос мурлыкал в широких креслах возле клубка с чулком, продолговатое пламя
лампадки чуть-чуть трогалось и шевелилось перед иконой; в соседней комнатке,