работе автор настойчиво подчеркивает вставками естественный демократизм
этого персонажа, его физическое здоровье, мужицкий облик, богатырскую силу,
природную энергию, не свойственную вырождающимся потомкам аристократических
родов. Все эти черты нужны были писателю для того, чтобы представить на суд
современников наименее уязвимого представителя своего класса, наиболее
жизнеспособного, наиболее близко стоящего к народу. Позднее, по поводу
"Отцов и детей", Тургенев в письме к К. К. Случевскому, объясняя избранную
им позицию, говорит: "...эстетическое чувство заставило меня взять именно
хорошего представителя дворянства, чтобы тем вернее доказать мою тему: если
сливки плохи, что же молоко?" В том же письме он обобщает: "Вся моя повесть
направлена против дворянства как передового класса" (Т, Письма, т. IV, стр.
384). Осуждение Лаврецкого как деятеля, "переставшего идти вперед",
освобождало путь для нового тургеневского героя - разночинца.
РЕАЛЬНЫЕ И БЫТОВЫЕ ИСТОЧНИКИ "ДВОРЯНСКОГО ГНЕЗДА"
Рассказывая о том, как создавались основные художественные типы его
произведений, Тургенев неоднократно указывал (применительно к образам
Рудина, Кирсановых, Базарова, Потугина), что в основе этих образов почти
всегда находятся какие-либо реально существовавшие лица или отдельные черты
их характеров {См.: А. Г. Цейтлин. Мастерство Тургенева-романиста. "Сов.
писатель", М., 1958, стр. 92-98, 143-160.}. Подтверждением этих слов
писателя служат дошедшие до нас списки персонажей некоторых произведений с
авторскими пометами об их прототипах.
Свидетельств самого Тургенева о прототипах "Дворянского гнезда" не
сохранилось, как не сохранилось точных указаний об этих лицах и в мемуарной
литературе, но различные соображения по этому вопросу были высказаны в ряде
работ о Тургеневе - большей частью в связи с образом Лизы Калитиной. Одним
из признаков, по которым велись поиски прототипа, были обстоятельства
биографические: не часто случавшийся уход молодой девушки из благополучной
дворянской семьи в монастырь. В "Вестнике знания" в 1909 году была
опубликована статья Елены Штольдер "Схимница Макария (Лиза из романа
Тургенева "Дворянское гнездо")", в которой автор рассказывает о том, как она
"узнала из разговоров", что "все лица романа "Дворянское гнездо" не
вымышлены, а на самом деле жили", и посетила в Орле "дом и сад Калитиных, на
самом же деле Кологривовых". Далее автор сообщает одну из легендарных версий
о прототипе Лизы: "Немного спустя мне удалось напасть на след Лизы.
Постриглась она в Тульском монастыре, а через 15 лет переехала в Орловский".
Е. Штольдер посетила этот монастырь, но в то время схимница Макария (она же
Елизавета Кологрявова) ужо умерла - и автор статьи подробно описывает келью
умершей, приводя рассказы монахинь о подвижнической жизни отшельницы {См.
"Вестник знания", 1909, Э 4, стр. 597-600.}. Другая аналогия между жизненной
судьбой Лизы Калитиной и дальней родственницы Тургенева Елизаветы Шаховой,
одаренной поэтессы, которая, пережив несчастное любовное увлечение, в ранней
молодости ушла в монастырь, проводится в статье А. И. Белецкого "Тургенев и
русские писательницы 30-60-х гг." {Творч путь Т, Сб, стр. 139, 142-147. Ряд
дополнительных сведений о личности и судьбе Лизы Шаховой, заинтересовавшей
молодого Тургенева, содержится в статье М. П. Алексеева "Е. Шахова -
переводчица Мицкевича" в кн. "Адам Мицкевич в русской печати 1825-1855",
изд. АН СССР, М. - Л., 1957, стр. 498.}. Но автор далек от того, чтобы
считать Елизавету Шахову или других лиц со сходной биографией конкретным
прототипом Лизы Калитиной, образ которой, по мнению исследователя, "явился
итогом целого ряда этюдов, женской души". В той же работе указывается на
общность некоторых черт Лизы и Н. А. Герцен, которую хорошо знал Тургенев.
Подобные сопоставления, так же, как и установленное исследователями сходство
Лизы Калитиной с петербургской знакомой писателя, графиней Елизаветой
Егоровной Ламберт, служат источником для суждений о том, как отбирал и
творчески перерабатывал Тургенев подсказанный ему живой действительностью
материал.
Сходство Лизы с E. E. Ламберт, известной в великосветских кругах своей
религиозностью, строгостью нравственных принципов, интересом к философским
основам христианства, устанавливается по признаку интеллектуального и
духовного родства. В специальном исследовании на эту тему проф. А. Гранжар
{H. Granjаrd. Ivan Tourguenev, la comtesse Lambert et "Nid de seigneurs".
Paris, 1960, стр. 14 и след.} прослеживает историю отношений и переписки
Тургенева с E. E. Ламберт и приходит к справедливому выводу, что эта
женщина, связанная с писателем "симпатией чувств", по собственному его
выражению, и импонировавшая настроениям Тургенева в 1856-1857 гг., сыграла
некоторую роль в истории замысла "Дворянского гнезда". Письма самого
Тургенева к этой корреспондентке, исполненные элегической настроенности,
сожалений об уходящей молодости, размышлений о счастье, о любви, о долге,
напоминают внутренний мир Лаврецкого, а нравственные искания самой E. E.
Ламберт, известные нам по ее письмам, частично отразились в образе Лизы
Калитиной. Но исследователь преувеличил общее влияние E. E. Ламберт на
Тургенева, якобы стихийно стремившегося к христианству. Известная
прямолинейность выводов сказалась и в параллели между Лизой и гр. Ламберт
как ее прототипом {Этот вопрос обсуждался на расширенном заседании сектора
русской литературы Института мировой литературы АН СССР, где проф. А.
Гранжар выступил с докладом об основных положениях названной выше книги.
Отчет см. в журнале "Вопросы литературы", 1960, Э 12, стр. 242-243.}.
Принадлежавшая к высшей придворной аристократии, по самому образу жизни
чуждая русской простонародной стихии, гр. Ламберт весьма далека от
поэтической сущности образа Лизы Калитиной, от его национальных и
гражданских основ. Можно говорить лишь о каких-то отдельных штрихах,
увиденных Тургеневым в облике этой своей приятельницы, как и других
окружавших его женщин, и воплощенных писателем в цельном, едином,
собирательном образе его любимой героини.
Собирательным по существу является также образ Лаврецкого. Указывалось
на его сходство в отдельных биографических моментах с реально
существовавшими лицами, например, с Н. П. Огаревым {См.: Г. Доке. Огарев и
Тургенев. "Slavia", 1939, R. XVI, s. 1, стр. 79-94; здесь же приводятся
факты, указывающие на то, что прототипом жены Лаврецкого Варвары Павловны
является первая жена Н. П. Огарева - М. Л. Рославлева. М. Л. Рославлева и А.
Я. Панаева в качестве прототипов Варвары Павловны упоминались и ранее в
статье А. И. Белецкого "Тургенев и русские писательницы 30-60-х гг." (Творч
путь Т, Сб, стр. 136).}. Но во всех исследованиях в то же время отмечается,
что образ Лаврецкого вобрал в себя многие личные настроения самого Тургенева
и что повествование о нем изобилует автобиографическими деталями.
Рукопись романа расширяет наше представление об автобиографическом
характере некоторых подробностей повествования. Особенно показательны в этом
отношении страницы, посвященные истории рода Лаврецких и описанию жизни
героя до начала действия романа (главы VIII-XII). Глава о предках Лаврецкого
состоит из 26 страниц чернового, обильно правленного текста. Кроме
стилистических исправлений, обращают на себя внимание такие замены текста:
прадед Федора Ивановича Лаврецкого Андрей первоначально в рукописи всюду
назван Тимофеем (иногда Иваном, л. 46) и соответственно сын его - Петром
Тимофеевичем. Характерно, что эти имена встречаются и в родословной самого
Тургенева {См.: H. M. Гутьяр. Иван Сергеевич Тургенев. Юрьев, 1907, стр.
4-8. В поколенной росписи рода Лутовиновых встречается и самая фамилия
Лаврецких, в частности Мавра Ивановна Лаврецкая, ставшая женой Ивана
Андреевича Лутовинова (ИРЛИ, Р. 1, он. 29, Э 87, л. 92).}. В окончательном
тексте говорится, что родоначальник Лаврецкий выехал из Пруссии в княжение
Василия Темного и "был пожалован двумя стами четвертями земли". В автографе
первоначально была названа не Пруссия, а Венгерская земля {Родоначальник
Тургеневых выехал из Золотой орды также при Василии Темном (там же).}, а в
том месте, где должен был быть указан размер земельного надела, в рукописи
оставлено пустое место с многоточием - очевидно, Тургенев где-то собирался
уточнить цифру и сделал это позже, уже не в черновой рукописи.
В первоначальной редакции приводилось значительно больше подробностей
из семейной хроники Лаврецких, чем вошло в окончательный текст. В частности,
подробнее описывались, "страшные дела" Тимофея Лаврецкого и его сына Петра,
прадеда и деда героя - жестокие методы обучения дворовых мальчиков ремеслу,
картина оскудения некогда богатых хозяйств, произвол и беспутство поместных
прожигателей жизни (см. варианты к стр. 149, 152).
Многие детали этих описаний имеют автобиографический характер. В
литературе указывалось на черты сходства между образом деспота Андрея
Лаврецкого и братом деда Тургенева по материнской линии Алексея Ивановича
Лутовинова, между жизненной судьбой отца Лаврецкого Ивана Петровича и
деградировавшего вольтерьянца Ивана Ивановича Лутовинова {H. M. Гутьяр. Иван
Сергеевич Тургенев. Юрьев, 1907, стр. 13-15; ср. Т, СС, т. V, стр. 439.}.
Отзвуки семейных преданий о роде Лутовиновых встречаются и в других
произведениях Тургенева, например в рассказах "Три портрета" (1846), "Три
встречи" (1852), причем некоторые детали из жизни "людей екатерининского
времени" в этих рассказах сходны с описанием того же времени в "Дворянском