Андрея (глава XIX). А в автографе вначале упоминались три портрета (прадеда
Андрея, деда Петра и его жены Анны Павловны), затем четыре портрета (без
указания имен), и, наконец, автор остановился на одном портрете. Судя по
дальнейшей переписке, Гончарову были известны варианты, предшествующие
окончательному. Они и вызвали его подозрительность. Отвечая на объяснения
Тургенева, пытавшегося, вероятно, доказать, что родословная Лаврецких,
сходная во многих деталях с историей рода Лутовиновых (см. об этом нише),
была осуществлением давно намеченного замысла, Гончаров писал: "Вы могли
говорить об этом очень давно, и все это ничего не значит. У меня и в бумагах
есть коротенькая отметка о деде, отце и матери героя. Но говорить о четырех
портретах предков (из письма) вы не могли..." {Письмо Гончарова к Тургеневу
от 28 марта/9 апреля 1859 г. (Гончаров и Тургенев, стр. 29).}
Правка Тургенева в автографе, внесенная им при переработке романа, не
ограничивалась отдельными исправлениями, сделанными в связи с тем или иным
критическим замечанием. Она представляет собой систему дополнений и
изменений, углублявших основные идеи романа и оттенявших то новое, что
появилось в отношении автора к издавна волновавшим его проблемам счастья,
любви, долга, самопожертвования в конкретных исторических условиях конца
50-х годов. Изменения эти заключаются в следующем.
На полях в виде вставки записана наиболее значительная часть спора
Михалевича с Лаврецким - 24 строки, содержащие упреки в адрес Лаврецкого за
эгоизм, цинизм, безверие и "постыдное", сознательное бездействие. Здесь же
формулируется понятие "дела", которым "необходимо заниматься на земле"
(основная идеологическая проблема эпохи). Автором вписана фраза: "умолял его
[смело] серьезно заняться [своими крестьянами] бытом своих крестьян" - совет
Михалевича, осуществленный затем в деятельности Лаврецкого.
В разговоре тех же лиц о нравственных качествах деятеля добавлена фраза
о "нравственном вывихе" Лаврецкого, записанная ранее на полях в виде
программы с пометами "NB" и "Главное". Тургенев вписывает также строки,
вложенные в уста Михалевича, о происхождении Лаврецкого от материкрестьянки
("благодари бога, что и в твоих жилах течет честная плебейская кровь").
Писатель упорно оттеняет вставками важное для него обстоятельство - мужицкие
черты в характере Лаврецкого. Говоря о сходстве Лаврецкого с матерью (глава
VII), Марфа Тимофеевна произносит: "Ну, а молодец ты, молодед; чай,
по-прежнему десять пудов одной рукой поднимаешь?" (стр. 147). Фраза: "а ты,
Федюшка, дай мне руку" также вставлена. В дальнейшем Тургенев еще усиливает
это место "богатырскими" ассоциациями. Он добавляет после слова "руку": "О!
да какая же она у тебя толстая! Небось с тобой не упадешь". (В автографе это
дополнение отсутствует, оно сделано, очевидно, в наборной рукописи или в
корректуре.) В главе XVI к фразе "избить ее до полусмерти" (реакция
Лаврецкого на измену жены) автор добавляет вставкой: "по-мужицки" (стр.
175). Через страницу - аналогичное дополнение: "Вы со мной напрасно
пошутили; прадед мой мужиков за ребра вешал, а дед мой сам был мужик" (стр.
176). В главе XVII - снова вставка на ту же тему. Во фразе: "Марья
Дмитриевна с неудовольствием посмотрела ему вслед и подумала: "Экой тюлень,
мужик!.."" слово "мужик" добавлено позднее.
Дополняя характеристику Лаврецкого сопоставлением с Михалевичем,
Тургенев в то же время вносит дополнительные штрихи и в его портрет. В
тексте появляются 9 дополнительных строк, характеризующих бедность
Михалевича, его дурные привычки, вызванные полуголодным существованием, его
пренебрежение к одежде и по контрасту - его преданность идеалу, во имя
которого он готов подвергаться всем возможным лишениям. В этих дополнениях
обнаруживается текстуальное сходство с характеристикой Дон-Кихота в статье
Тургенева о "Гамлете и Дон-Кихоте".
Михалевич относится к эпизодическим персонажам, посвященные ему
страницы занимают скромное место в романе, но вокруг этого образа
сконцентрированы основные проблемы произведения - самая волнующая проблема
конца 50-х годов: "Что делать?", крестьянский вопрос и социально-этическая
проблематика. Тот же круг вопросов разрешался и в статье "Гамлет и
Дон-Кихот". Впервые на сходство Михалевича и тургеневского Дон-Кихота
обратили внимание А. И. Незеленов (Тургенев в его произведениях. СПб., 1885,
стр. 138) и А. Д. Галахов в статье "Сороковые годы" (Историч Вест, 1892, Э
1, стр. 143). Кроме замеченных идейных параллелей между этими двумя
образами, может быть, следовало бы еще отметить такие черты внешнего
"дон-кихотства" в Михалевиче, как его облик ("человек высокого роста и
худой", "окутанный в какой-то испанский плащ с порыжелым воротником и
львиными лапами вместо застежек"), как его беззаветная влюбленность в
"таинственную и чернокудрую" красавицу, сомнительная репутация которой не
мешала ей быть воспетой стихами, достойными прекрасной Дульцинеи. Автограф
свидетельствует о том, что Тургенев сознательно вводил и подчеркивал черты
сходства между Михалевичем и Дон-Кихотом. Основную самохарактеристику
Михалевича: "я по-прежнему верю в добро, в истину; но я не только верю, - я
верую теперь, да - я верую, верую" - Тургенев усиливает двукратным
повторением: он вставляет слова "нет в тебе веры, нет теплоты сердечной" в
реплику Михалевича, упрекающего Лаврецкого в вольтерьянстве (стр. 203), и
фразы: "Помещик, дворянин - и не знает, что делать! Веры нет, а то бы знал;
веры нет - и нет откровения" в разговор о предстоящей деятельности
Лаврецкого (стр. 204).
Лучшим авторским комментарием к этим высказываниям Михалевича является
следующее место статьи "Гамлет и Дон-Кихот": "Что выражает собою Дон-Кихот?
Веру прежде всего; веру в нечто вечное, незыблемое <...> в истину,
находящуюся вне отдельного человека, не легко ему дающуюся, требующую
служения и жертвы". И в другом месте: "...он верит, верит крепко и без
оглядки. Оттого он бесстрашен, терпелив, довольствуется самой скудной пищей,
самой бедной одеждой...".
Трудно не заметить сходства этих слов с характеристикой Михалевича в
романе, с описанием признаков и привычек его застарелой бедности: изношенной
одежды, неопрятности, жадности к еде. И все это - в сопоставлении с его
несокрушимым идеализмом и искренними заботами о судьбах человечества, о
собственном призвании (стр. 204). Важно отметить, что эти детали
характеристики Михалевича вписаны Тургеневым на полях рукописи.
Несомненна симпатия, с которой писатель относится к Михалевичу,
несмотря на смешные его черты. В статье мы находим объяснение и этой
особенности авторского отношения: "...в донкихотстве нам следовало бы
признать высокое начало самопожертвования, только схваченное с комической
стороны" ("чтобы гусей не дразнить", - добавляет автор в другом месте). По
мысли Тургенева, "крепость нравственного состава" Дон-Кихота придает
"особенную силу и величавость всем его суждениям и речам, всей его фигуре,
несмотря на комические и унизительные положения, в которые он беспрестанно
впадает". "Он знает в чем его дело, зачем он живет на земле, а это - главное
знание". На стороне Михалевича, энтузиаста и мечтателя, - силы прогресса,
"без них бы не развивалась история". И наконец еще одна деталь,
свидетельствующая о намеренном сопоставлении писателем Михалевича с
Дон-Кихотом. Глава о Михалевиче кончается, как известно, сентенцией о
доброте как важном элементе нравственного облика человека: "Будь только
человек добр - его никто отразить не может" (в рукописи первоначально было:
"Михалевич был добряк"). Статья -"Гамлет и Дон-Кихот" также завершается этой
мыслью применительно к Дон-Кихоту. Автор приводит в этой связи подлинное имя
своего героя Alonso ei Bueno, что и переводится как Алонзо добрый.
Другая значительная категория авторских вставок в текст романа
объединяется темой религии. Писатель делает множество вставок на полях
автографа и на отдельных страницах, касающихся идей христианской морали,
понятий смирения и долга, философских и культовых основ религии. Вставки эти
по содержанию распадаются на две разные части. Одна из них, теснее всего
связанная с образом Лизы Калитиной, оттеняем этическую сторону
религиозности, способствующей воспитанию нравственной цельности, твердости
убеждений, готовности к самопожертвованию во имя блага ближних, -
воспитывающей в конечном счете чувство родины. Характерны испещренные
вставками страницы, где описывается молитва обездоленных людей, ищущих в
церкви утешения (стр. 230, 281). Писатель дополнительно вводит в текст
диалог между Лаврецким и Лизой о значении религии в истории человечества, о
смысле христианства (стр. 210); делает большую вставку о патриотизме и
народолюбии Лизы (стр. 234), заключающую сцену спора Лаврецкого и Паншина
(весь монолог Паншина, обнаруживающий его прозрение к России и поверхностное
западничество, также вписан на полях автографа); вставлена мотивировка
решения Лизы уйти в монастырь ("Я все знаю, и свои грехи, и чужие, и как
папенька богатство наше нажил; я знаю все. _Все это отмолить, отмолить
надо_" {Вставлено подчеркнутое курсивом.}, стр. 286). Неоднократно
уточняются в тексте те места, где говорится о религиозных расхождениях
Лаврецкого и Лизы. В этом смысле обращает на себя внимание
последовательность правки в описании "молитвы" Лаврецкого во время обедни,