доказывающий возможность гармоничного сочетания чувства свободной любви и
гражданского долга.
Во многом предвосхитила образ Лизы Калитиной героиня повести Тургенева
"Ася": она напоминает Лизу и своей нравственной чистотой, и правдолюбием, и
способностью к сильным всепоглощающим страстям. И она, как Лиза Калитина,
воспитана в духе народных национальных традиций, и она мечтает "пойти
куда-нибудь далеко, на молитву, на трудный подвиг". Но, напоминая Асю, Лиза
Калитина не повторяет ее. Образ любимой героини Тургенева является развитием
заветных мыслей писателя, возникших еще в 1856 г., но значительно
усложнившихся в4 период создания "Дворянского гнезда". Тургенев не только
восхищается Лизой, но и судит ее. Он видит не только сильные стороны ее
нравственных убеждений, но и губительную силу воспитавших ее религиозных
устоев. Не только женственная, но и сильная, не только чувствующая, но и
размышляющая, Лиза уходит в монастырь, никому не принеся счастья своим
поступком. Более того, жестокая непреклонность ее религиозных убеждений
нравственно обезоруживает Лаврецкого. А между тем в характере Лизы заложены
силы, которые могли бы найти лучшее применение. Ее твердость духа и высокое
представление о долге граничат с непримиримостью и подвижничеством. Чуждая
эгоизма, она уходит в монастырь не только в порыве отчаяния за свою судьбу,
но и в надежде исправить зло на земле. Гражданские эти черты тесно связаны с
патриотизмом и демократизмом Лизы, с ее близостью к народной русской жизни
{С. М. Степняк-Кравчинский в предисловии к английскому переводу "Дворянского
гнезда" писал о Лизе как о натуре не выдающейся, но русской и милой сердцу
своей нравственной силой и красотой. Критик отмечал, что "в этой серьезной
девственной душе скрыты великие задатки будущего, и что страна, в которой
мужчины могут рассчитывать на поддержку таких женщин, имеет право надеяться
на лучшую долю" (Собрание сочинений, ч. VI. СПб., 1908, стр. 229).}. Не
случайно Тургенев так подробно рассказывает о детстве Лизы, о духовном
влиянии на нее крестьянской женщины Агафьи, которая воспитывала подрастающую
душу не сказками, а рассказами о житии "святых мучеников", которые "даже
царей не боялись".
От решительного разрыва Лизы со средой, от независимости ее чувств и
поступков - один шаг до судьбы Елены Стаховой {В статье А. И. Белецкого
"Тургенев и русские писательницы 30-60-х гг.", посвященной выяснению
реальных источников литературных образов Тургенева, говорится: "Судьба
охотно сводила Тургенева с самыми яркими и противоположными друг другу
женскими личностями его эпохи: в 1848 г. она познакомила его с Н. А. Герцен,
у которой так много общего - насколько мы можем судить теперь - и с Лизой
Калитиной, и с Еленой Стаховой..." (Творч путь Т, Сб, стр. 139).}.
Именно так понял Лизу и Гончаров, обеспокоенный ее сходством с образом
Веры, которая в одном из первых вариантов "Обрыва" уходила за Марком
Волоховым. Он писал по этому поводу Тургеневу: "...я было обрадовался, когда
вы сказали, что предметом задумываемого вами произведения ("Накануне")
избираете восторженную девушку, но вспомнил, что вы ведь дипломат: не хотите
ли обойти или прикрыть этим эпитетом другой (нет ли тут еще гнезда,
продолжения его, т. е. одного сюжета, разложенного на две повести и
приправленного болгаром)" {Из письма к Тургеневу от 28 марта/9 апреля 1859
г, (Гончаров и Тургенев, стр. 32).}.
Изменения, внесенные Тургеневым в освещение центральных персонажей
романа, свидетельствуют о том, что многие коренные вопросы, определявшие
первоначальный замысел произведения, были додуманы и пересмотрены писателем
в ходе работы. И это понятно: произведение, задуманное автором в 1856 году и
осуществленное в конце 1858 года, не могло не отразить существенных перемен
во взглядах и настроениях писателя. Идеологически между 1856 и 1859 годами у
Тургенева пролегает грань, измеряемая не тремя годами, а целым десятилетием:
от круга идей, связанных с последствиями реакции после разгрома революции
1848 года - философского и исторического пессимизма, совершен переход к
идеологии конца 50-х - начала 60-х годов с характерным для нее подъемом
политической активности, возрождением надежд на лучшее будущее, новым
интересом к этической проблематике эпохи {Связь проблематики "Дворянского
гнезда" с эпохой конца 50-х годов замаскирована у Тургенева отсылкой к 1842
году - времени действия романа. Трудно сказать, чем была вызвана эта
маскировка, но важно отметить, что в рукописи указание времени действия
появилось на полях в виде вставки в текст, не содержащий вначале
хронологических определений, и что 1842 год возник в этой вставке после
длительных колебаний автора. Вначале был указан 1850 год, затем
последовательно: 1849, 1850, 1845, 1849 гг., и только после этого писатель
остановился на 1842 годе.}.
Перелом в настроениях и взглядах писателя между 1856 и 1859 годами
отразился и в переписке его за эти годы, в частности в письмах Тургенева к
E. E. Ламберт - лицу, весьма близкому писателю на протяжении ряда лет и
особенно в период создания "Дворянского гнезда".
В 1856 году письма Тургенева к этой корреспондентке пронизаны
настроениями опустошенности, мыслями о суетности человеческих исканий перед
лицом смерти, о бессмысленности всякого протеста против зла, об
"удовольствии смирения". "Должно учиться у природы ее правильному и
спокойному ходу, ее смирению", - писал Тургенев 10/22 июня 1856 г. И дальше:
"У нас нет идеала, <...> а идеал дается только сильным гражданским бытом,
искусством (или наукой) и религией" (Т, Письма, т. II, стр. 366).
В следующие годы, когда политическая обстановка в России резко
изменилась в связи с подготовкой к крестьянской реформе, меняется и характер
писем Тургенева к E. E. Ламберт. В них нет уже прежнего пессимизма,
абстрактно-философских рассуждений. Все помыслы писателя устремлены к
родине, к нему возвращается прежняя жажда деятельности - литературной и
общественной.
3/15 ноября 1857 г. он пишет из Рима: "А что делается у нас в России?
Здесь ходят разные противоречащие слухи. Если б не литература, я бы давно
вернулся в Россию; теперь каждому надобно быть на своем гнезде. В мае месяце
я надеюсь прибыть в деревню - и не выеду оттуда, пока не устрою моих
отношений к крестьянам. Будущей зимой, если бог даст, я буду
землевладельцем, но уже не помещиком и не барином". И в том же письме он
добавляет: "...я почувствовал желание приняться за работу" (Т, Письма, т.
III, стр. 162-164).
И в следующем письме к Ламберт, от 22 декабря ст. ст. 1857 г. - снова о
России и снова о деле: "Я здесь в Риме все это время много и часто думаю о
России. Что в ней делается теперь'' <...> До сих пор слухи приходят все
довольно благоприятные; но затруднений бездна, а охоты, в сущности, мало.
Ленив и неповоротлив русский человек, и не привык ни самостоятельно мыслить,
ни последовательно действовать. Но нужда- великое слово! - поднимет и этого
медведя из берлоги" (там же, стр. 179). Здесь же писатель сообщает о том,
что наблюдения над русской жизнью привели его снова к "Дворянскому гнезду".
Как видим, вместе с вопросом "Что делать?", волновавшим всю передовую
русскую общественную мысль, перед Тургеневым как писателем со всей силой
встал и другой, связанный с первым вопрос: "Кто будет делать?".
Отчасти эта тема была поставлена Тургеневым уже в "Асе" - в той мере, в
какой вопрос о деятельных силах общества был связан с проблемой "лишнего
человека" в новых условиях. Но писатель хорошо понимал, что эту широкую
проблему нельзя ограничивать критикой "возящегося с собою лица", а кругозор
литератора - "одним лирическим щебетанием" (из письма к Л. Н. Толстому от
17/29 января 1858 г.). "Я очень рад, что "Ася" тебе понравилась; желаю,
чтобы и публике она пришлась по вкусу, хотя время теперь, кажется, вовсе не
туда глядит", - пишет он Некрасову 18/30 января 1858 г., извещая его о ходе
работы над новым своим произведением - "Дворянским гнездом", которым
писатель и надеялся ответить на запросы времени.
Время требовало новой оценки движущих сил истории. Нужно было решить,
каким должен и может быть истинный деятель в эпоху назревавшего
социально-экономического переворота, причем ответа на этот вопрос писатель
искал и в собственных наблюдениях над окружающими его людьми, и в уроках
недавнего прошлого, и в современных социальных теориях. В "Дворянском
гнезде" нашли отражение различные стороны этой проблемы, но больше всего
писателя занимал аспект нравственно-психологический {О сложном соотношении
этических представлений Тургенева и социальной проблематики эпохи см. в
работах: Г. А. Вялый. "Тургенев и русский реализм", изд. "Сов. писатель".
М. - Л., 1962, гл. V; Г. Б. Курляндская. "Этическая тема в творчестве
Тургенева". - Ученые записки Орловского Гос. педагогического ин-та, т 17.
Орел, 1963, стр. 85-129.}.
В период, когда писалось "Дворянское гнездо",
революционно-демократическая критика выступила с рядом статей, по-новому, с
социальных позиций освещавших трагедию "лишнего человека", недавнего
положительного героя русской жизни.
Еще в конце 1857 г. Н. А. Добролюбов в рецензии на "Губернские очерки"
Салтыкова-Щедрина (С, 1857, Э 12) писал об "ответственности окружающей
среды" за нравственную гибель образованных и одаренных натур, выродившихся в
"апатические безличности", спасавшихся в "мефистофельстве", спившихся с
кругу или пустившихся в мошенничество. Рецензент писал: "Читатели, конечно,