В противоположность индивидуализму ассоцианистической психологии Дюркгейм выдвинул идею об определяемое™ высших психических процессов человека обществом, которая развивалась па основе созданной им социологической концепции о природе общества и общественных отношений. Человек имеет двойственную — биосоциальную — природу. К биологически определяемой части сознания Дюркгейм относил также и результаты практических отношений индивида с окружающим миром. В сфере материального производства индивид выступал как существо, находящееся только под влиянием объектов. Над этой свободной от влияния общества частью сознания надстраиваются «наиболее высокие формы человеческого духа», которые определяются обществом. Так Дюркгейм приходит к признанию двух факторов в .развитии сознания человека.
Общество Дюркгейм понимал идеалистически, как реальность sui generis, которая сводилась им к совокупности мнений, знаний, способов действий и других явлений духовной культуры. Их он назвал «коллективными представлениями». Коллективные представления являются продуктом длительного развития общества и принудительно навязываются каждому индивиду. Трактуя общество идеалистически, как совокупность коллективных представлений, коллективное сознание, а общение индивидов — как психологическое общение во время коллективных собраний, церемоний, религиозных праздников и обрядов, Дюркгейм рассматривал индивида вне реальных производственных отношений — «скорее как общающееся, чем практически действующее обще-ственное существо» (Леонтьев). Ученики и сотрудники Дюркгейма развили идеи учителя о тесной связи человека и общества и применили их к пониманию памяти (Гальбвакс), волн (Блондель).
В хрестоматию включены отрывки из труда Дюркгейма «Элемепарпые формы религиозной жизни», которые в виде статьи «Социология и теория .познания» вошли в книгу «Новые идеи в социологии» (Вып. 2. Пг., 1914).
271
Э. Дюркгейм
СОЦИОЛОГИЯ И ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ1 I. Происхождение основных понятий или категорий ума
В основе наших суждений имеется известное число существенных понятий, которые управляют всей нашей умственной жизнью; философы со времени Аристотеля называют их категориями разума: это понятия времени, пространства 2, рода, числа, причины, субстанции, личности и т. д. Они соответствуют наиболее всеобщим свойствам вещей. Они являются как бы основными рамками, заключающими в себе мысль; последняя может освободиться от них, только разрушивши самое себя. Другие понятия случайны и изменчивы; нам кажется, что они могут отсутствовать у человека, у общества в ту или иную эпоху, первые же, напротив, представляются нам почти неотделимыми от нормальных отравлений разума. Они составляют как бы «костяк» последнего. Анализируя методически религиозные верования, непременно встречаешься с наиболее основными из этих категорий. Они родились в религии и из религии, они — продукт мысли религиозной.
Это наблюдение уже само по себе интересно, но вот то, что придает ему подлинную важность.
Религия есть явление существенно социальное. Религиозные представления суть коллективные представления, выражающие реальности коллективного характера. Обряды суть способы действия, возникающие среди тех или других общественных групп и предназначенные для возбуждения, поддержания или нового создания известных психических состояний этих групп. Но если категории имеют религиозное происхождение, то они должны быть одарены и общими свойствами всех религиозных фактов, они должны быть также явлениями социальными, продуктами коллективной мысли. По крайней мере (так как при современном состоянии наших знаний в данной области следует остерегаться всяких исключительных и радикальных тезисов) вполне
1 Печатаемая ниже статья (в которой французский ученый формулирует свой взгляд на индивидуальную и коллективную психологию, а следовательно, и на отношения, долженствующие установиться между социологией и обычной психологией) составляет лишь отрывок, несколько страниц из первой и последней глав обширного труда (объемистый том в 638 с. in-8), посвященного исследованию элементарных форм религиозной жизни в обществе и, в частности, тотемической системы в Австралии (Les formes elementai-res de la vie religieuse et le systeme totemique en Australie. Paris, Alcan, 1913).
2 Время и пространство мы называем категориями потому, что пет никакого различия между ролью, которую играют эти понятия в умственной жизни, и ролью, которая принадлежит понятиям рода и причины (см. об этом; Hamelin. Essai sur les elements principaux de la representation. Paris, Alcan. P. 63, 76).
272
законно предположить, что они изобилуют социальным содержанием.
В этом, впрочем, и теперь уже можно убедиться, что касается некоторых категорий. Попытайтесь, например, представить себе время, не принимая в расчет приемов, посредством которых мы его делим, измеряем и выражаем известными знаками; время, которое, не было бы последовательностью или рядом годов, месяцев, недель, дней и часов! Это нечто почти немыслимое. Мы можем понимать время только под условием различения в нем разнородных моментов.
Откуда же проистекает эта разнородность? Несомненно, что состояния создания, уже испытанные нами, могут вновь возникать в нас в том же самом порядке, в каком они первоначально протекали; точно так же и отдельные части нашего прошлого мы можем снова воспроизвести в настоящем, невольно отличая их в то же время от настоящего. Но как бы ни было важно это различение для нашего частного опыта, оно недостаточно, чтобы создать понятие или категорию времени. Эта последняя состоит не просто в частном или огульном воспоминании нашей протекшей жизни. Она есть отвлеченная и безличная рамка, которая обрамляет не только наше индивидуальное существование, но и бытие всего человечества. Заключенное в эти пределы время не есть мое время; это есть время, которое объективно мыслится всеми людьми одинакового культурного уровня. Одного этого уже достаточно, чтобы понять, что определение времени есть дело коллективное. И действительно, наблюдение подтверждает, что порядок, в котором все явления располагаются во времени, заимствован из социальной жизни. Разделения на дни, недели, месяцы, годы и т. д. соответствуют периодичности обрядов, праздников и публичных церемоний3. Всякий календарь выражает ритм коллективной деятельности и служит для удовлетворения его правильности 4.
Не иначе обстоит дело и с пространством. Как показал На-melin 5, пространство не есть та смутная и неопределенная среда, которую воображал себе Кант: чистое и абсолютно однородное, оно не служило бы ни чему и не могло бы даже быть схва-
а См. в подтверждение этого мнения: Hubert et Mauss. Melanges d'his-ioire rcligieuse (Travaux de Г аппёе Soclologique). La Representation du temrs dans la Religion. Paris, Alcan).
* Отсюда видно все различие между комплексом ощущений и представлений, служащих для нашего ориентирования среди следующих друг за другом событий и категорий времени, Первые — результат индивидуального опыта, имеющего значение только для индивида, который его пережил, а вторая выражает время, одинаковое для всей группы, время социальное, если так можно выразиться. Оно само по себе уже является настоящим социальным институтом. Сверх того оно свойственно только человеку; животное не имеет представлений этого рода. Это различие между категорией времени и соответствующими ощущениями может быть одинаково проведено и по отношению к пространству и причинности.
6 Op. cit. P. 75 и след.
273.
чено мыслью. Пространственное представление состоит существенно в известном порядке первичного распределения данных чувственного опыта. Но это распределение было бы невозможно, если бы все части пространства были качественно равнозначи-тельны, если бы они действительно могли заменять друг друга. Чтобы иметь возможность расположить вещи пространственно, нужно обладать и возможностью распределить их различно: одни положить направо, другие —налево, одни —наверх, другие — вниз, к северу и к югу, к западу и к востоку и т. д., подобно тому как 'для расположения во времени состояний сознания необходимо иметь возможность отнести их к определенным срокам. Это значит, что пространство, подобно времени, не могло бы быть тем, что оно есть, если бы оно не было делимо и если бы оно не дифференцировалось. Но откуда могли взяться эти различия, столь важные для пространства? Само по себе оно не имеет ни правой, ни левой стороны, ни верха, ни низа, ни севера, ни юга и т. д. Все эти деления, очевидно, объясняются различной эмоциональной оценкой той или другой окружающей среды. А так как все люди одной и той же цивилизации представляют себе пространство одинаковым образом, то очевидно, что эта эмоциональная оценка и зависящие от нее разделения пространства были у них также одинаковы, а это-то почти несомненно и указывает на социальное происхождение таких различий8. Далее, имеются случаи, где этот социальный характер обнаруживается вполне ясно. В Австралии и в Северной Америке существуют общества, где пространство рассматривается как необъятный круг, потому что само становище их имеет форму круга7 и пространство у них разделено точно так же, как и становище всего племени. Там столько же отдельных «стран света», сколько имеется кланов в племени. Каждая отдельная область обозначается через тотем того клана, которому она назначена. У Зуни, напр., «пуэбло» (по-испански): народ состоит из семи частей, каждая представляет собой группу кланов, возникшую, вероятно, из одного клана, который потом подразделился. И пространство вообще состоит из тех же семи стран, иричем каждая из них является тесно связанной с соответствующей частью, «pueblo»8. «Таким образом,— говорит Cus-hing,— одна часть племени чувствует себя тесно связанной с севером, другая представляет собой запад, третья — юг»9 и т. д.