"Все ясно, - сказала я. Очевидно по городку о тебе ходят сплетни. Но
с чем это связано? Выкладывай все как есть." "Это так жестоко и
несправедливо", - простонала Мэйбл.
"Конечно, жестоко, но ты не сообщила мне ничего такого, что стало бы
для меня откровением. А теперь, Мэйбл, скажи как на духу, что именно
говорят о тебе люди"?
И тут все вышло наружу. Оказалось, что Годфри умер в одночасье, и это
дало пищу разным домыслам и догадкам. Пошли разговоры о том, что Мэйбл
отравила своего мужа. Ничто так не ранит, как подобного рода пересуды, и
бороться с ними, оправдываться - чрезвычайно трудно. Когда люди болтают
за глаза, вы не можете ни отрицать, ни возмущаться, а сплетня разносится
вдаль и вширь, обрастая новыми подробностями, и никто и ничто не в силах
положить этому конец. Я была совершенно уверена только в одном: Мэйбл
никак не способна отравить кого бы то ни было. И я не понимала, с какой
стати ее жизнь должна быть испорчена только из-за того, что она
совершила какую-то глупость.
"Но ведь дыма без огня не бывает, - сказала я ей. - А теперь
признайся, Мэйбл, что могло дать пищу таким пересудам? Должно же что-то
быть". И она стала мямлить, что-де не знает никакой другой причины,
кроме внезапной смерти Годфри. За ужином он был как огурчик, а ночью ему
вдруг стало плохо. Послали за доктором, но бедняга умер через несколько
минут после его прихода. По мнению врача, смерть наступила в результате
отравления грибами.
"Ну, - сказал я, - этого для сплетен недостаточно, должно быть что-то
еще". И Мэйбл ответила, что за завтраком между ними произошла ссора.
"И слуги, надо думать, все слышали?" - предположила я "Их не было в
комнате".
"Но, моя дорогая, они могли услышать из-за двери." Я знаю, как
истошно может кричать Мэйбл, да и Годфри Денмен никогда не сдерживался
во гневе.
"Из-за чего вы погрызлись?" "О, обычное дело. Всегда одно и то же.
Сначала вспылишь из-за какой-нибудь мелочи, а уж потом Годфри становился
совершенно несносен, начинал говорить ужасные вещи. Так было и в то
утро. Я не сдержалась и высказала ему все, что о нем думаю".
"То есть вы крупно разругались?" "Это не моя вина." "Дорогая девочка,
- сказала я, - не имеет значения, кто был виноват. Сейчас мы говорим не
об этом. В таком городке, как ваш, очень трудно что-либо утаить от
людей. Все мигом обо всем узнают. Вы часто ссорились, а в то утро
особенно рьяно, а ночью твой муж умирает при таинственных
обстоятельствах. Это все, или было что-то еще?" "Я не понимаю, тетя, что
вы имеете в виду под "чем-то еще".
"Только то, что я сказала, дорогая. Если ты сделала еще какую-нибудь
глупость, ради Бога, ничего не скрывай. Я хочу только одного, помочь
тебе." "Никто и ничто не поможет мне, кроме смерти", - в отчаянии
вскричала Мэйбл.
"Ты должна верить в Провидение. Теперь я знаю, что ты рассказала мне
еще не все." Я всегда, даже когда Мэйбл была ребенком, знала, скрывает
она что-нибудь или нет, и умела добиться правды.
Оказалось, что в то утро Мэйбл отправилась к аптекарю, купила немного
мышьяка и, конечно, расписалась за покупку. Ну и естественно, аптекарь
начал болтать.
"Кто ваш врач"? - спросила я.
"Доктор Роулинсон".
Я знала его в лицо, Мэйбл как-то раз показала его мне. Это был
дряхлый старик, и у меня достаточно жизненного опыта, чтобы верить в
точность его диагнозов. Некоторые доктора - умные люди, другие - не
очень, но в пятидесяти случаях из ста даже лучшие из них не знают, как
вас лечить. Я одела шляпку и отправилась повидаться с доктором
Роулинсоном. Он оказался именно таким, каким я его помнила - милым,
добродушным, рассеянным стариком, подслеповатым и тугим на ухо, и, к
тому же, раздражительным и обидчивым. Стоило мне обмолвиться о смерти
Годфри, как он пустился в пространные рассуждения о съедобных и
несъедобных грибах. Доктор сообщил мне, что расспрашивал кухарку, и она
сказала ему, что один или два гриба показались ей подозрительными, но
коль скоро их доставили из лавки, она решила, что все в порядке. Однако,
чем дольше она раздумывала о грибах, тем больше убеждалась, что они были
какие-то странные. Еще доктор рассказал, что когда он пришел к больному,
тот не мог глотать и умер через несколько минут после появления
Роулинсона. Он выдал свидетельство о смерти об отравлении от ядовитых
грибов, но в какой степени этот диагноз диктовался истинной
уверенностью, а в какой - упрямством, я сказать не могу. От доктора я
отправилась домой и без обиняков спросила Мэйбл, зачем она покупала
мышьяк. Должна же быть тому какая-то причина.
"Ты сделала это с какой-то целью?" - спросила я, Мэйбл разрыдалась.
"Я хотела умереть. Я была так несчастна, что подумывала свести счеты
с жизнью." "Мышьяк все еще у тебя?" "Нет, я его выбросила." "Что
произошло, когда твоему мужу стало плохо? Он позвал тебя?
"Нет, - покачала она головой, - он громко позвонил. Ему пришлось
звонить несколько раз, пока наконец, услышала Дороги, горничная. Та
разбудила служанку, и они спустились вниз. Когда Дороти увидела Годфри,
она очень испугалась. Он бредил. Оставив с ним кухарку, она бросилась за
мной. Я сразу увидела, что он безнадежен. К сожалению, Брюстер, которая
ухаживала за старым мистером Денменом, была в отлучке и в доме не
оказалось никого, кто бы знал, что делать. Я отправила Дороти за
доктором, а кухарка и я остались с ним. Через несколько минут мне стало
совсем невмоготу - это было так ужасно, - и я убежала в свою комнату и
заперлась.
"Какое бездушие, - сказала я. - Такое поведение, несомненно, очень
повредило тебе. Кухарка, конечно же, рассказывала об этом направо и
налево. Какая жалость!" Затем я поговорила со слугами. Кухарка принялась
рассказывать мне о грибах, но я не могла больше о них слышать и
попросила подробнее рассказать о той ночи. Обе показали, что их хозяин
был уже в агонии, не мог пить и пытался что-то сказать, но это было
только бессвязное бормотание.
"Что же он бормотал", - спросила я.
"О какой-то рыбе, так ведь, Дороти?" Дороти кивнула.
"Пакет рыбы, или какая-то чепуха в этом роде. Сразу было видно, что
он не в себе." Наконец, исчерпав все возможности, я отправилась
поговорить с Брюстер. Это была изможденная женщина средних лет, пожалуй,
ближе к пятидесяти.
"Какая жалость, что меня не было там в ту ночь, - сокрушалась она. -
Пока не пришел доктор, никто, похоже, и не пытался ничего сделать."
"Кажется, он бредил, - неуверенно сказала я. - Но ведь это не симптом
отравления птомаином, не так ли?" "Это зависит от многих факторов." "Как
чувствует себя ваш подопечный?" "Он совсем плох." "Слабость?" "О нет,
физически он чувствует себя совсем неплохо, а вот зрение... Оно быстро
слабеет. Может, он всех нас переживет, но он впал в полный маразм. Я уже
говорила и мистеру и миссис Денмен, что его надо поместить в лечебницу,
но миссис Денмен не хочет и слышать об этом." Как я уже сказала, у Мэйбл
было очень доброе сердце.
Вот так обстояли дела.
Я долго ломала голову и поняла, что в таком положении можно
прекратить сплетни только одним способом - получив разрешение на
эксгумацию и исследование останков. Только тогда лживые языки замолкнут
раз и навсегда.
Мэйбл, конечно, разволновалась. В основном по сентиментальным
соображениям: грешно тревожить покой мертвых, и так далее. Но я твердо
стояла на своем.
Не буду распространяться о том, как все происходило. Мы получили
разрешение, и была сделана аутопсия, или как это там называется, но
результат не оправдал ожиданий. Никаких следов мышьяка не обнаружилось,
и это было хорошо, но само заключение гласило: не обнаружено ничего, что
могло бы послужить причиной заболевания или смерти. И такое заключение
не снимало всех подозрений: люди продолжали говорить о яде, который
невозможно обнаружить и всякую чепуху такого же рода.
Я повидалась с патологоанатомом, который проводил исследование, и
задала ему несколько вопросов. Он постарался в меру своих возможностей
ответить на них, но все, чего я добилась, - это утверждение: "очень мало
вероятно, что причиной смерти было отравление грибами." Тут мне кое-что
пришло в голову, и я спросила, какой яд, если он был применен, мог стать
причиной смерти в данном случае.
Из пространных объяснений я поняла только, что смерть вызвана
сильнодействующим алкалоидом растительного происхождения.
Предположим, что Годфри, как и многие в его роду, был душевнобольным.
Разве не мог он совершить самоубийство? В молодости он изучал медицину и
вероятно многое узнал о ядах и их действии. Я не думала, что такое
возможно на самом деле, но больше ничего не приходило в голову. Я зашла
в тупик.
Вы, молодые люди, скорее всего, посмеетесь надо мной, но когда я
попадаю в передрягу, я всегда читаю про себя одну и ту же молитву - где
бы я ни была, на улице или на базаре. И я неизменно получала отклик. Это
мог быть какой-то маленький намек, никак даже не связанный с причиной
затруднений. "Испроси и обрящешь" - это изречение в мои детские годы
висело у меня над кроваткой.
В то утро я шла по Хай-стрит и упорно молилась. Шла с закрытыми
глазами, а когда открыла их, то увидела... Что, как вы думаете?
Пять лиц повернулись к ней. На всех читалась та или иная степень
заинтересованности, но никто из слушателей не мог бы угадать правильный
ответ.
- Я увидела, - выразительно сказала мисс Марпл, - витрину рыбной
лавочки. В ней была выставлена свежая пикша.
Она с торжеством оглядела присутствующих.
- Бог ты мой! - сказал Реймонд Уэст. - Ответ на милитву - свежая