Мы можем понять этот процесс также как предшествующую форму реализации диалектической фигуры, которую Гегель обозначил как движение духа:
«Однако... дух раскрылся перед нами как нечто само-себя-с-самим собой опосредствующее. Он есть лишь сохранение того, чем непосредственно является, возвращение к себе; или в нем можно увидеть движение: как сущее становится для него всеобщим или как он превращает то, что предстает, в то, что есть... Как созерцающий в целом, что для него есть бытие, он непосредственен; но, возвращаясь к себе из этой непосредственности, он существует для себя» (Hegel 1969, 179).
Если понимать «дух» не как движение, которое «устанавливается само собой», но как движение, которое устанавливают, мы можем утверждать: индивид и есть прежде всего движение, которым становится для него сущее; он есть то, каким образом представлена для него вещь (ситуация). Поскольку в нем поддерживается (устраняется) интеракция, он и есть форма интеракции.
То, что связь между интеракцией и формой интеракции является основополагающей по крайней мере для временных параметров, было показано еще в 1936 году Шалаи: на его взгляд, психическую организацию можно вывести из события: «Это возможно только тогда, когда событие самого себя организует, когда событие переходит в организацию. То есть организация представлена, по сути, в знаке прошлого; прошедшее событие откладывается в организации. Событие и организация проявляются тем самым не как сущностно чуждые друг другу аггре-диенты, но в своей категориальной ценности, как два временных параметра психического» (Szalai 1936, 26).
Содержащийся в этом высказывании содержательный момент был подхвачен Лоренцером в следующем положении:
«Детское развитие с самого начала протекает как практическое обучение в интеракциональных формах; оно протекает в форме диалектического процесса, один полюс которого — это внутренняя природа (ребенка), тогда как другой его полюс представляет собой активное взаимодействие с внешней природой» (Lorenzer 1973а, 102).
Подведем здесь предварительные итоги: в процессе первичной социализации телесные потребности ребенка и материнская забота соприкасаются друг с другом еще задолго до появления речи. Детское влечение «вдевается как нитка в иголку» (Лоренцер) в общественно определенные формы выражения матери. Способ, которым это происходит, мы вслед за Лоренцером называем интеракциональной формой; более того, поскольку каждый раз он по-разному опосредуется в форме и опосредуется в разных формах, мы говорим об определенной форме интеракции. При этом для ребенка речь идет пока не о содержательно определенных фигурах, но скорее о структурах отношений, то есть об объектных отношениях между матерью и ребенком.
Главное здесь заключается в том, что индивид и форма интеракции на данной стадии не могут пониматься как нечто различное — форма интеракции создает индивидуальность. Индивидуация есть совокупность общественно продуцируемых интеракциональных форм.
551
Это стадия, на которой о символических структурах можно говорить пока ице лишь в весьма ограниченном смысле. Речь идет только о сегментах образов, которые тут и там вспыхивают в фантазии, магически принося удовлетворение там, где в нем отказано, то есть о досимволических образах, о которых говорил Гегель, назвав «ночью сохранения»:
«Этот образ принадлежит ему, его простой самости; но простое не знает различий, также и здесь: он в нем неразличим... Он хранится в его сокровищнице, в ею ночи. Он бессознателен, то есть не может явиться представлению в виде предмета. Человек и есть эта ночь, это пустое Ничто, которое содержит все в своей простоте, изобилие бесконечно многих представлений, образов, ни один из которых сразу не всплывает в нем или не принадлежит настоящему. Это (есть) Ночь, внутреннее природы, которое здесь существует — чиспшя самость» (Hegel 1969, 180).
Тем самым Гегель сформулировал полностью в соответствии с излагаемой здесь точкой зрения, что человек не располагает образами, но они составляют внутренний мир человека; кроме как в них психика не существует.
Сделаем еще один шаг. При наличии неизменных фигур интеракции имеется гарантия того, что все большее число ситуаций будет инкорпорировано в совокупность «интеракциональной формы». Снова и снова производятся определенные действия, которые закрепляются в виде комплексной связи. Шпиц пишет: «В первый месяц жизни человеческое лицо действительно появляется в поле зрения младенца всякий раз, когда удовлетворяются его потребности. Таким образом, вид человеческого лица соединяется с избавлением от неудовольствия, а также с переживанием удовольствия» (Spitz 1972, 69). Из этого он выводит: «Когда глаза ребенка следят за каждым движением матери, когда ему удается выделить и установить в лице матери знак-образ, то тогда при содействии матери он выделяет из хаоса бессмысленных "вещей" исполненный значением элемент. Благодаря постоянному аффективному обмену этот элемент, лицо матери, приобретает для ребенка все большее значение» (там же, 114).
Это предположение, что ребенок отфильтровывает из обращенных к нему лиц определенный образ, Шпиц подтвердил в опытах с масками: как только возникала конфигурация глаза—нос, ребенок реагировал улыбкой (см. статью И. Шторка в т. II). Эту ступень комплексности детского восприятия (то есть здесь пока еще: психической структуры) Шпиц, позаимствовав термин из эмбриологии, назвал «первым организатором»: «его признак — появление реакции улыбки в ответ на взгляд» (там же, 136). Тем самым ребенок, так сказать, создал «предтечу объекта» — «объекта», поскольку ребенок оказывается способным выделить из мира образ, но «предтечу», поскольку речь идет еще не об определенном объекте, но только о наброске образа.
С учетом представленного здесь подхода и памятуя процитированные выше положения Гегеля, следует, однако, с равным правом указать, что эти предтечи объектов в той же мере являются предтечами субъекта. Как говорит Гегель, сам дух — это «сперва созерцание; он противостоит этой самости — не предмету; его созерцание и есть для него предмет, то есть содержание восприятия как собственное... В созерцании дух является образом» (Hegel 1969, 180). В нашем контексте это означает: когда ребенок формирует в знаке-образе часть внешнего мира в своем восприятии, он этим выстраивает и часть «Самости». В знаке-образе субъект (который здесь, разумеется, еще не является субъектом в собственном смысле слова) находит себя в качестве знака-образа: поэтому предтеча объекта всегда является предтечей субъекта. В симбиотической фазе субъект не может воспринимать себя отдельно от объекта. Но поскольку «объекты» нельзя интерпретировать статически, предтечи объектов и вместе с ними предтечи субъектов следует пони-
552
мать только как осадок определенных интеракциональных проявлений, связанных с репрезентацией предложенного при этом знака-образа. Шпиц приводит тому доказательство: «Мы наблюдали, что в большинстве случаев дети, вскармливаемые грудью, во время кормления непременно фиксируются на лице матери и не отрывают от него взор, пока не засыпают. У искусственно вскармливаемых детей этот феномен не наблюдается ни четко, ни постоянно. Разумеется, кормление не является единственной "службой" матери, при исполнении которой ребенок может фиксироваться на ее лице. Люди редко отдают себе отчет в том, что, чего бы они ни делали с ребенком — берут ли его на руки, моют или пеленают, ■— ребенку всегда предоставляется на обозрение лицо, он фиксирует его взглядом, двигает головой и обычно с ним разговаривает. Из этого следует, что само по себе лицо является тем оптическим раздражителем, который в первые месяцы жизни чаще всего предъявляется младенцу» (Spitz 1972, 70).
Поскольку Шпиц в этом месте не ставит вопрос о разделении субъекта и объекта, он постоянно, так сказать, исходит из «ребенка», который что-то делает, совершает, сравнивает и т.д., то есть принимает индивидуальную структуру («Я»), по крайней мере в своих формулировках, за нечто данное, эти его положения оказываются в противоречии с основными условиями исторического анализа. Это, разумеется, касается не результатов его исследования, но лишь интерпретаций 6. С этой точки зрения, как я полагаю, нельзя оставлять и формулировку «предтечи объекта». Без сомнения, ребенок, выделивший знак-образ, который, однако, есть не что иное, как образ этого знака-образа, тем самым еще не создал себе предтечу объекта, но лишь установил некий образ себя самого (в другом), кроме которого пока еще ничего не существует.
Особенно отчетливо эта проблема проявляется в феномене, который Шпиц расценивает как признак второго организатора. По его мнению, на этой «ступени расширенной комплексности» предтеча объекта конституируется до подлинного «объекта либидо». Признаком того, что объект любви уже четко сформирован, то есть может четко дифференцироваться от всех остальных объектов, является, по Шпицу, возникновение у ребенка тревоги при виде чужого лица:
«Между шестым и восьмым месяцем в поведении ребенка по отношению к другому человеку наступает решительная перемена. Он уже не реагирует улыбкой, когда случайный посетитель, улыбаясь и кивая головой, склоняется над его кроваткой. В этот возрастной период уже хорошо развита диакритически воспринимающая способность к различению. Ребенок уже четко различает своих и чужих. Если к ребенку приближается посторонний, это вызывает у него явное, характерное и типичное поведение; он проявляет в индивидуально различной степени тревогу, более того, даже страх и отвергает незнакомца» (там же, 167). Шпиц продолжает:
«Реагируя на незнакомца, ребенок обращается к кому-то или чему-то, с кем у него не связано никаких неприятных переживаний. Мы тщательно с самого рождения наблюдали большое число детей, и все они во второй половине первого года жизни проявляли подобное поведение. Они испытывали обычные неприятные переживания, которые неизбежны при уходе за детьми, но со своими матерями, но не с чужими людьми. Почему же они начинают проявлять страх или по меньшей мере тревожность, когда к ним приближается посторонний?