2) сублимации анально-садистских влечений в социально приемлемые побуждения, связанной с десексуализанией и сдерживания задействованного в них либидо (Fenichel 1967); типичный пример: желание резать и причинять боль сублимируется в профессии хирурга;
3) сохранения в более или менее искаженном виде первоначального импульса влечения в черте характера, например, когда анальное упрямство переходит в своенравие или упорное настаивание на своей точке зрения. В таком случае упрямство соответствует «нарциссической настойчивости в анальной эротике» (X, 407). Защита от «бунтарских компонентов» осуществляется благодаря «особому усердию, корректности, послушанию» (Abraham 1925).
В нашем случае навязчивого характера защита от импульсов влечения привела в результате не столько к «асоциальным и непродуктивным свойствам, таким, как замкнутость и твердолобость», сколько к «выдержке и основательности» как «социально ценным свойствам» (там же, 15) — чертам характера, которые Фрейд (XIV, 510) относил к так называемому «навязчивому типу»; его отличительным признаком является «господство Сверх-Я, обособившегося от Я и вызывающего сильнейшее напряжение», связанное с постоянным «страхом совести» и «внутренней зависимостью»; типу, который «в социальном смысле становится непосредственным, преимущественно консервативным носителем культуры» (XIV, 510). Вряд ли нужно напоминать, что при таком навязчивом характере «либидо не достигает в полном объеме ступени генитальной организации», следствием чего является «всегда снижение мужской активности во всех значениях слова» (Abraham 1925, 17). Также и наш пациент был неспособен по-настоящему переживать сексуальное удовольствие. По его словам, половой акт был для него лишь «долгом», « повинностью».
То, что подобные черты характера можно, кроме того, понимать как «непосредственное перенимание качеств и установок в прошлом любимых (и устрашавших. — П. К.) объектов в свое Я» (Fenichel 1967, 147), то есть как идентификации, становится очевидным в нашем случае навязчивого характера, если вспомнить, что те же самые черты под влиянием материальной нужды были развиты и у отца пациента. Не удивительно, что наш пациент, обладавший подобными качествами, был умелым солдатом, получил хорошие свидетельства и вскоре, несмотря на незаконченное образование, вначале был принят бургомистром
672
небольшого городка на работу в ратушу в качестве писаря, а затем — директором фабрики в качестве консультанта в свое бюро. Все были довольны его работой. И никто не замечал, что его собственная жизнь проходит мимо него, что его поведение было только «ролью», неким механическим процессом: «Я чего-то хотел, я вроде бы жил, но по-настоящему при этом не присутствовал», — сказал он буквально, и далее: «Ты ничего не можешь правильно воспринять, всегда находишься лишь в стороне, делаешь все словно по принуждению, как будто кто-то откуда-то тобой управляет, через что-то ненастоящее в тебе, чем ты сам не являешься». Словами Д. В. Винникотта, «истинная Самость» была подавлена «ложной», навязанной Самостью, которая начинает властвовать над первой и преследовать ее «зверским и жестоким» образом (Winnicott 1948, 212), то есть с таким (в количественном отношении) зарядом садистской энергии и такого (в качественном отношении) недифференцированного архаично-примитивного вида, что человек чувствует себя «умирающей развалиной», если он вообще в состоянии что-либо чувствовать.
Каким же образом могло возникнуть столь тяжелое заболевание? Через целый ряд внутрипсихических процессов того же рода, что и те, с которыми мы познакомились в случае невроза навязчивых состояний, с единственным отличием, что возникли не симптомы навязчивости в смысле невротических симптомов, а навязчивый характер в смысле невротического развития личности. Тем не менее общим для обоих случаев являются специфические импульсы влечения анально-садист-ской фазы и такие же специфические защитные механизмы. В то же время второй случай показателен тем, что в нем можно проследить обусловленность заболевания внешними факторами, а именно социальными условиями, включающими субъекта в цепь «вынужденных ситуаций», из которых невозможно вырваться ни через перемену обстановки, ни через бегство в более благоприятное окружение и которым приходится подчиняться в ущерб самореализации.
Наш случай хорошо подходит для того, чтобы наглядно продемонстрировать обусловленность невротической структуры общественными отношениями: детство прошло под знаком бедности и нужды, типичное вынужденная ситуация ребенка из низших слоев — отец, работающий поденщиком, беден и изнурен, на матери лежит чрезмерная нагрузка. Для интересующегося всем ребенка не только не хватает стимулов — вместо этого он ограничивается в своих экспансивных устремлениях нередкими побоями, чтобы выжить, он рано приучается подчиняться; чтобы угодить родителям, а позднее — учителям, подавляет собственные импульсы. Первоначальное исследовательское любопытство оказывается вне закона и сопровождается угрызениями совести, преследуется наказаниями, по крайней мере угрозами наказания.
Юность преподносит подростку не слишком хороший урок; не удивительно, что вскоре проявляются разрушительные тенденции, для которых искушения, исходящие от троих старших приятелей, служат лишь поводом. Отношения с друзьями, на время освободившие его от внешних принуждений, приводят его в новые вынужденные ситуации: соблазняемый и латентно гомосексуально связанный с друзьями, он попадает в самое тяжелое положение в своей жизни — после взлома его задерживают, осуждают и отправляют в исправительную колонию.
Здесь, в заключении, принуждение наиболее ощутимо: свобода передвижения, поведения и воли ограничены, привычные социальные контакты разрушены, все влечения-желания фрустрированы, в результате заключенный вновь обращается к онанизму. В этот период пациенту пришлось пережить такие состояния, сопровождавшиеся функциональными нарушениями органов, которые после разрушения его навязчивой структуры в результате многолетнего психоанализа едва
673
не повергли его в отчаяние: головная боль и удрученность явились прямыми следствиями бессильной ярости, которую он мог обрушить только на стены своей камеры; боль в желудке — следствием подавленной злобы и невыраженной агрессии, а холодные ноги — недостаточного кровоснабжения из-за дефицита движения в одиночном заключении. Если, кроме того, в процессе психоанализа пациенту снова начинало казаться, что у него помрачился рассудок и что он сошел с ума, то и это состояние объясняется тем, что после разрушения защитной навязчивой структуры благодаря систематической проработке сопротивления характера в нарастающей регрессии вновь было пережито состояние, соответствующее так называемому «психозу заключения», когда человеку кажется, что он сходит с ума, теряет память. Выходом из этого явились мысли о смерти, которые, также вновь проигранные в анализе, проявлялись отчасти пассивно, отчасти активно — в фантазиях о повешении. Вместе с тем от всех этих тяжелых состояний удалось защититься через внешнее и внутреннее приспособление к внешней вынужденной ситуации — однако ценой отказа от собственной личности, собственного Я, истинной Самости. Здесь, в тюрьме, приобретенные уже в раннем детстве навязчивые черты характера, закрепились окончательно в виде навязчивого характера, «панциря характера» (Reich 1933, 57), который после выхода из тюрьмы, уподобившись отчужденной от себя самого «маске характера» (Marx 1957, 90) 6, мог вступать с другими только в «конкретные» отношения, «автоматически» функционировать, играть свою «роль», но не быть по-настоящему «здесь», не «жить», а «прозябать», духовно «отстраниться», то есть пребывать в душевном и физическом состоянии, которое было описано выше. С очередной вынужденной ситуацией — спустя пять лет после освобождения — навязчивая структура уже не смогла справиться: теперь прорвались телесные симптомы, спустя два десятилетия проявившиеся в виде «психоза заключения», от которого пациенту вначале удалось защититься с помощью панциря характера. Невзирая на бедность, пациент своим усердием после смерти отца перестроил его скромный дом, надеясь при этом получить его в наследство. Однако мать в угоду детям от первого брака на протяжении десяти лет препятствовала ему в этом; ситуация конфликта между желанием и фрустрацией этого желания как нельзя лучше подходит для того, чтобы вызвать невроз или обострить уже имеющийся.
В дальнейшей своей жизни наш пациент еще не раз попадал в вынужденные ситуации, которые, однако, он сам себе создавал с болезненным навязчивым повторением, причем, в отличие от прошлого, для этого не имелось внешнего повода. Если раньше — рассматривая с социологической позиции — внешняя ситуация принуждения, связанная с классовой принадлежностью и деформирующим личность одиночным заключением, заставила его делать то, что противоречило его собственным наклонностям, и отказаться от своих экспансивных желаний, то в дальнейшем, после интернализации внешних принуждений, возникло внутреннее принуждение, в результате чего для больной — рассматривая с классической психоаналитической позиции — оказался во внутренней ситуации принуждения. Но эта ситуация, в отличие от первоначальной, была уже не реальной, а в подлинном смысле слова «воображаемой», хотя ее психическое влияние 7 было не менее губительным и даже воспринималось как более беспощадное по сравнению с жестким принуждением реальности, рассмотрением которого мы и займемся в заключительном разделе.
674
ПРИНУЖДЕНИЕ В ОБЩЕСТВЕ
Если в разделе о неврозе навязчивых состояний речь шла исключительно о внутрипсихических конфликтах, а в следующей разделе — уже о социальном параметре отдельного случая навязчивого характера, то теперь мы хотим заняться непосредственно вопросом о принуждении в обществе. Как уже говорилось во введении, мы попытаемся, отвлекаясь от привычного для психоаналитика клинического подхода, прояснить отчасти диалектические процессы, которые разыгрываются между психической структурой отдельного человека и структурой общества. Среди последних господствуют формы принуждения, которые мы вместе с Гансом Петером Драйцелем (Dreitzel 1968, 40—41) называем «социокультурным» или просто «социальным принуждением». Наряду с коллективным принуждением, осуществляемого группой по отношению к индивиду, сюда относятся прежде всего культурные детерминанты, через которые привитые воспитанием нормы и ценности оказывают воздействие на убеждения и поступки людей. Они действуют посредством воспитания, функция которого состоит в том, чтобы сделать будущих членов общества такими, какие необходимы для сохранения этого общества. Воспитание, по выражению Эриха Фромма (Fromm 1966, 279), — это «в определенном смысле аппарат» , с помощью которого требования общества преобразуются в личные качества.