Ваш Фрейд.
Письма Фрейда Арнольду Цвейгу показывают на символической фигуре Моисея, что такое быть человеком: для Арнольда Цвейга это надежда, для Зигмунда Фрейда — свершение, которое в конечном счете достигается в долгой жизни и страдании и осознанном принятии смерти.
Переписка Фрейда с Иветтой Жильбер
Фрейд познакомился с Иветтой Жильбер, когда учился в Париже 89. На всю жизнь он остался величайшим ее почитателем.
В более поздние годы Иветта послала Фрейду свою фотографию с надписью: «Ученому от художницы» (Jones III, 166). Эта фотография, так же как портрет Лу Андреас-Саломе, висела в библиотеке Фрейда.
Каждый раз, когда Иветта посещала Вену, то есть почти каждый год, она посылала два билета Фрейду, никогда не пропускавшему ее выступления. В один из таких приездов Фрейд, согласно рассказу племянницы Иветты Евы Розенфельд, отыскал Иветту в гостинице «Бристоль» и обратился к ее мужу, доктору Максу Шиллеру, которому пришлось служить ему переводчиком, с «поразительным замечанием»: «Мой протез не говорит по-французски» (Jones III, 128).
Впервые Иветта Жильбер написала Фрейду 28 февраля 1931 года, попросив его проанализировать свой уникальный талант, поскольку собиралась написать книгу о своей жизни. Иветта писала: «Я пытаюсь объяснить себя себе самой». Ответ Фрейда был бы для нее большой радостью: даже если это будут всего две-три строчки, она будет счастлива.
Фрейд отвечал ей (Е. Freud I960, 421—422):
Вена IX, Берггассе, 19, 8 марта 1931 г.
Тлубокочтимый друг,
Я хотел бы находиться рядом, когда Ваш милый муж' будет переводить Вам это письмо, ведь из-за моей болезни я слишком мало общался с Вами во время Вашего последнего визита. Приятно слышать, что Вы вновь собираетесь что-то написать о себе. Если я правильно понимаю, на этот раз Вы хотите прояснить тайну Вашего призвания и успеха и представляете себе, что Ваша техника должна сводиться к тому, чтобы полностью отодвинуть на задний план собственную личность, а на ее место выдвинуть ту личность, которую Вы изображаете. Теперь я должен высказать свое мнение, возможно ли такое действие и подходит ли оно Вам.
Я хотел бы больше понимать в этом и тогда охотно высказал бы Вам все, что мне известно. Поскольку пока я понимаю далеко не все, я прошу Вас удовольствоваться следующими указаниями: я полагаю, что то, что Вы принимаете за психологический механизм своего искусства, высказы-
119
бается очень часто, едва ли не повсеместно. Однако отказ от собственной личности и подмена ее вымышленной никогда меня не радовали. Это мало о чем говорит, это не объясняет, как удается достичь подобного, и прежде всего не объясняет, почему то, к чему, по видимости, стремятся все художники, гораздо лучше удается одним, нежели другим. Я бы скорее предположил, что здесь действует противоположный механизм. Собственная личность не вытесняется, части ее, например не получившие развития склонности и подавленные стремления, используются для изображения другой личности и таким образом находят для себя выражение и придают характеру жизненную правду. Это намного менее просто, чем «прозрачность» собственного Я, о которой Вы говорите. Мне было бы, разумеется, любопытно узнать, можете ли Вы распознать в себе этот обратный ход вещей. В любом случае это лишь посильный взнос в разрешение прекрасной тайны, почему мы содрогаемся от «Soularde» или всеми своими чувствами утвердительно отвечаем на вопрос: «Dites-moi si je suis belle?»" Однако нам так мало известно.
С сердечной памятью обо всем, что напомнило мне Ваше письмо, и дружеский привет Вам и дядюшке Максу
Ваш Фрейд.
1 К-р Макс Шиллер, в кругу друзей прозванный дядюшкой Максом.
" «Скажите, ведь я же хороша?» (фр.). Известные французские песенки из репертуара
Иветты Жильбер.
Через несколько дней, 14 марта 1931 года, Иветта Жильбер ответила резким протестом. Она отрицала какое бы то ни было подавление и подмену, выказывая явные признаки возмущения толкованием Фрейда. Письмо заканчивалось словами: «Моему другу Фрейду с верной и постоянной дружбой».
Интересно проследить, как Фрейд справился с проблемой, рискуя дружбой ради аналитического истолкования. 26 марта 1931 года он написал письмо мужу Иветты (там же, 423—424):
Вена IX, Берггассе, 19, 26 марта 1931 г.
Дорогой господин доктор,
Какое интересное приключение — защищать свои теории от мадам Иветты и дядюшки Макса. Я хотел бы только, чтобы это происходило не на бумаге, хотя говорю я плохо и слух слабеет.
На самом деле я не намерен сильно уступать Вам, кроме само собой разумеющегося признания, что известно нам очень мало. Вот, к примеру, недавно в Вене побывал Чарли Чаплин, я едва не увиделся с ним, однако ему показалось тут холодновато, и он поспешно уехал. Он, без сомнения, великий художник, однако он всегда играет одного и того же персонажа, бедного, беспомощного, никудышного юнца, которому в самом конце улыбается удача. Неужели Вы полагаете, что ради этой роли он вынужден забыть о собственном Я? Напротив, он всегда играет именно себя самого, -такого, каким он был в годы печальной юности. Он не может избавиться от тех впечатлений и по сей день нуждается в компенсации за лишения и унижения той поры. Он, скажем так, наиболее простой и очевидный случай.
Идея, что достижения художников внутренне обусловлены впечатлениями их детства, судьбами, неприятностями, разочарованиями, позволила нам уже многое прояснить и потому высоко нами ценится. Однажды я замахнулся на
120
величайшего из величайших, о ком, к сожалению, мало что известно, — я имею в виду Леонардо да Винчи'. Я осмелился по крайней мере предположить, что «Святая Анна сам-третья», которую Вы можете каждодневно видеть в Лувре, недостаточно понятна без своеобразного детского впечатления Леонардо. Как, возможно, и многое другое.
Теперь Вы скажете: ведь мадам Иветта не ограничивается одной ролью, она с равным мастерством играет всевозможных персонажей: святых, грешниц, кокеток, добродетельных, преступниц, простушек. Но я не отчаиваюсь свести весь репертуар к открытиям и конфликтам первых лет ее жизни. Было бы заманчиво продолжать, но кое-что меня удерживает. Я знаю, что непрошеный анализ порождает недоброжелательство, и не хотел бы совершить что-либо, могущее помешать искренней симпатии, которая царит в наших отношениях.
С дружеским приветом Вам и мадам Нветте
Ваш Фрейд.
1«Воспоминание детства Леонардо да Винчи» (1910).
После эмиграции в Лондон старый и больной Фрейд писал (там же, 468):
20, Мэрсфилд-Гарденз, Лондон, N. W. 3, 24 октября 1938 г. Аорогие мои друзья,
Ваше нежное письмо очень меня порадовало и весьма тронуло уверенное обещание визита в мае 1939-го. Однако в моем возрасте любая отсрочка имеет печальную «коннотацию». Немалое лишение и то, что в последние годы я не мог на часок вновь становиться молодым под обаянием голоса Иветты. Сердечно
Ваш Фрейд.
Переписка Фрейда с Роменом Ролланом
«Словно дуновение весны, коснулось меня недавно очаровательное письмо Ромена Роллана, который, в частности, рассказывает, что уже 20 лет интересуется анализом», — писал Фрейд 4 марта 1923 года Карлу Абрахаму (Freud/ Abraham 1965, 311),ив тот же день он ответил французскому писателю, которого и сам давно почитал (Е. Freud 1960, 359—360):
Ар конца жизни останется для меня радостным воспоминанием, что я смог обменяться с Вами приветствием. Ведь Ваше имя соединяется для нас с прекраснейшими из всех великолепных иллюзий о распространении любви на все человечество.
Однако я принадлежу к расе, на которую в средние века возлагали ответственность за все страдания народов и которая ныне должна нести вину за развал империи в Австрии и поражение в войне Германии. Подобный опыт действует отрезвляюще и лишает склонности верить в иллюзии. К тому же я и в самом деле большую часть своего жизненного труда (а я на десять лет Вас старше) обратил на то, чтобы уничтожить собственные иллюзии и иллюзии человечества. Но если эта единственная хотя бы отчасти не сбу-
121
дется, если мы в ходе прогресса не научимся отклонять свои разрушительные побуждения от себе подобных, если мы и впредь будем ненавидеть друг друга из-за небольших различий и истреблять ради ничтожной корысти, если огромные достижения в овладении природными силами мы вновь и вновь будем применять к взаимному уничтожению, какое будущее ожидает нас? Нам ведь и так уже нелегко дается продолжение своего рода в конфликте между нашей природой и требованиями, которые налагает культура.
Мои книги не могут быть тем, чем являются Ваши, — утешением и целительным елеем для читателей. Но если бы я мог поверить, что они пробудили Ваш интерес, я бы позволил себе отослать Вам небольшую книгу, которая, без сомнения, остаеупся пока Вам незнакомой: опубликованную в 1921 году «Психологию масс и анализ Я». Не то чтобы я считал это произведение особенно удачным, но оно прокладывает путь от анализа индивида к пониманию общества.
Сердечно преданный
Ваш Фрейд.
Ромен Роллан (1866—1944) был профессором истории музыки, создавшим себе имя прежде всего биографическими сочинениями о Бетховене, Генделе, Толстом, Рамакришне, но также и своей политической позицией. В качестве мирового признания своего литературного труда в 1915 году он получил Нобелевскую премию в области литературы.
Согласно Джонсу (III, 121), Роллан впервые обратился к Фрейду 22 февраля
1923 года с благодарственным письмом за его вдохновенный отклик на свою политическую статью «Над схваткой» (1915), которая должна была превратиться в этический призыв к взаимопониманию народов. С этого началась продлившаяся всю жизнь горячая сердечная дружба, которую мы можем проследить, к сожалению, лишь по очень немногим опубликованным на данный момент письмам.