Однако я вижу один пункт, где я могу идти с Вами рука об руку. Я не нахожу никакого ответа, когда спрашиваю себя, почему я всегда искренне стремился щадить других и по возможности обходиться с ними по-доброму, почему я не отказался от этого пути, когда заметил, что таким образом несешь одни убытки и превращаешься в наковальню, в то время как другие действуют жестоко и неумолимо. Естественно, такое поведение не назовешь разумным. Никакой особой тяги к этике в юности я тоже не испытывал, и я не получаю особого удовольствия, когда думаю, что лучше других! Вероятно, Вы первый, перед кем я этим хвастаюсь. Итак, мой случай можно было бы использовать как доказательство Вашего утверждения, что подобный идеализм составляет существенную часть наших задатков. Когда бы и у других почаще обнаруживались эти столь ценные задатки! В глубине души я уверен, что, если бы нашлось средство изучить сублимацию влечений так же основательно, как и их вытеснение, мы бы натолкнулись на чисто естеапвеннъъе психологические объяснения и Ваша человеколюбивая теория не пригодилась бы. Однако, как уже говорилось, об этом мне ничего не известно. Почему я (а также и шестеро моих взрослых детей) сделались порядочными людьми, мне совершенно непонятно. Но вот еще одно соображение: покуда знание человеческой души еще настолько несовершенно, что даже моих жалких способностей хватило для столь изобильных находок, еще чересчур рано высказываться за или против таких гипотез, как Ваша.
Позвольте мне только исправить небольшую ошибку, не влияющую на ход мировой истории. Я никогда не был ассистентом Брейера, не наблюдал его знаменитый первый случай и услышал о нем лишь много лет спустя из сооб-
86
щений Ърейера. Это единственная встречающаяся у Вас историческая неточность. Под всем остальным, что Вы сообщаете о психоанализе, я готов без труда подписаться. Психоанализ и в самом деле сочетается с различными мировоззрениями, и разве он сказал уже свое последнее слово ? До сих пор мне еще не приходилось заниматься всеобъемлющим синтезом, я борюсь лишь за определенность, ради нее следует пожертвовать всем остальным.
Сердечно приветствую Вас и желаю Вам крепкого здоровья и радости в работе. Сам я использую нынешний перерыв в работе для подготовки книги ", которая будет состоять из двенадцати статей по психологии.
Искренне преданный Вам
Фрейд.
'Приучать нас прежде к изучению незрелости и детства...[есть] нежелательное сужение нашего кругозора... ( англ.).
" Из этих двенадцати работ по метапсихологии были опубликованы лишь первые пять, впервые появившиеся под названием «Влечения и их судьба» (1915, G. W. X, 210). От остальных семи не осталось ни следа. См. также письма Ау Андреас-Саломе от 30. 7. 1915 и 25. 5. 1916.
Иногда Фрейд возражает против диктата строгой терминологии и предлагает многозначные формулировки, смысл которых может изменяться с развитием знания. Некоторые высказывания Фрейда звучат почти как хвала двусмысленности. Его личные замечания оставались весьма осторожными, тактичными, ободряющими, хотя по своей сути настойчивыми. Чем дольше продолжалась переписка, тем сильнее проявлялось расхождение между нарастающим разочарованием Фрейда, его стоицизмом и новоанглийским оптимизмом Патнема. С другой стороны, становится очевидным, в какой мере Патнем подкреплял интерес Фрейда к анализу сознательного, религии и философии. И даже конфликт между моральными идеалами Фрейда и Патнема не отдалил друг от друга этих людей; до самой своей смерти Патнем оставался верным сторонником Фрейда, назвавшим его в некрологе (1918) «величайшей опорой психоанализа в Америке» (G. W. XII).
НЕОПУБЛИКОВАННАЯ ПЕРЕПИСКА ЗИГМУНДА ФРЕЙДА С ПИОНЕРАМИ ПСИХОАНАЛИЗА
Существует целый ряд писем Фрейда, разбросанных по отдельности в работах Джонса и Шура, а также в томе писем, изданном Эрнстом Фрейдом («Зигмунд Фрейд, письма 1873—1939»). Некоторые из них из-за сложностей с авторским правом или же из соображений деликатности не были опубликованы полностью и аутентично и ожидают своего дня в архивах Фрейда.
К их числу относится, например, переписка Фрейда с Эрнестом Джонсом (1879—1958), пионером психоанализа в Англии и верным биографом Фрейда. Этой переписке, по всей видимости, препятствовали два обстоятельства. Первое было связано не столько с языковым барьером, сколько с проблемами, которые испытывал Джонс с готическим почерком Фрейда. По этому поводу в письме от 20 ноября 1926 года (Freud, 1960, 387) Фрейд заметил:
...Вас удивит открытие мотива, который затрудняет мне переписку с Вами. Это классический пример маленьких ограничений, лежащих в основе нашей природы. А именно: мне очень сложно писать по-немецки латинским
87
шрифтом, как я делаю нынче. Меня тут же покидает легкость, то, что в более важных делах зовется вдохновением. Однако Вы часто давали мне понять, что Вы не в состоянии разобрать готический шрифт, так что мне осталось лишь два пути к взаимопониманию, но оба они вредят интимности: либо диктовать Анне письмо, чтобы она печатала его на машинке, либо прибегнуть к моему малопригодному английскому...
Вторая причина постоянно сохранявшейся отчужденности между двумя друзьями была более личностной. 1 января 1929 года Фрейд писал: «Мне не дается выражение подобных нежностей, поэтому я легко могу показаться равнодушным, но в моей семье это знают лучше» (там же, 402).
Неопубликованной остается также переписка между Фрейдом и Максом Эй-тингоном. Эйтингон (1881—1943) был человек спокойный, сдержанный и очень близкий Фрейду. И не только потому, что он неоднократно оказывал материальную помощь самому Фрейду и его организации. Фрейд был благодарен и за многие другие услуги, в том числе за снабжение его сигарами, что в годы войны было делом отнюдь не простым. 7 января 1913 года Фрейд писал ему: «Вы были первым посланником, явившимся одинокому, и если бы мне было суждено вновь оказаться покинутым, несомненно, Вы были бы в числе последних, кто бы оставался со мной (там же, 313). Вслед за Эйтингоном, Фрейд утверждал, что тайна лечения состоит в умении исцелять любовью. С помощью великих жертв, возможно, удалось бы преодолеть большинство проблем терапии, на за это надо «расплачиваться своей шкурой».
Далее, до сих пор остается неопубликованной переписка с Францем Алексан-дером, Паулем Федерном и Вильгельмом Райхом, обширная корреспонденция со всеми членами семьи Фрейда, а также чрезвычайно интимная переписка с Шандором Ференци и Мари Бонапарт.
Ученица Фрейда Хелен Дойч (род. 1884) в своих воспоминаниях «Конфронтация с собой» (Deutsch 1973) осталась верна традиции семьи не публиковать письма Фрейда, а только их пересказывать. Это же относится и ко многим другим письмам, которыми Фрейд обменивался со своими друзьями — учеными и людьми искусства. На переписке с некоторыми из них мы еще остановимся в дальнейшем.
О четырех важных адресатах Фрейда, Шандоре Ференци, Пауле Федерне, Вильгельме Райхе и Отто Ранке, являвшихся к тому же пионерами психоанализа, следует рассказать подробно в силу их особой позиции по отношению к Фрейду (см. также статьи Г. Дамера и Г. Яппе в этом томе и В. Бюнтига в т. III).
Переписка Фрейда с Шандором Ференци
К сожалению, имеются лишь разрозненные публикации писем Фрейда его верному «паладину» Шандору Ференци (1873—1933). Полная переписка, включающая в себя, по приблизительной оценке, более 2000 писем Фрейда53, сегодня широкому читателю недоступна.
Ученик Ференци Микаэл Балинт (1896—1970), венгр — как и его учитель — по происхождению, унаследовал эту корреспонденцию вместе со всеми трудами Ференци и подготовил письма к публикации. Однако его смерть воспрепятствовала этим планам. Эта переписка, несомненно, имеет величайшее значение для истории психоанализа и раскрытия новых черт в личности Зигмунда Фрейда (см. также статью Г. Дамера).
88
Сын Фрейда Эрнст Фрейд, президент Архива Зигмунда Фрейда, в 1960 году опубликовал часть этих писем («Зигмунд Фрейд, письма 1873—1939»); фрагменты переписки приводит также Джонс (1960—1962). Тем самым у нас есть некоторая возможность проследить за отношениями между Фрейдом и его наиболее оригинальным и творческим, хотя не всегда надежным, учеником и другом.
В 1907 году, перечитав во второй раз «Толкование сновидений», Ференци испытал потребность написать Фрейду. При посредничестве врача д-ра Штайна в 1908 году, незадолго до Зальцбургского конгресса, состоялась их первая встреча на квартире Фрейда. Ференци стал третьим — после Юнга и Бинсвангера — иностранцем, который именно из-за психоанализа приехал к Фрейду. Общение с обеих сторон оказалось столь непринужденным и задушевным, что Ференци тут же пригласили провести летние каникулы вместе с семьей Фрейда — привилегия, которой он часто пользовался и в дальнейшем.
Ференци, когда познакомился с Фрейдом, имел врачебную практику в Будапеште и уже начал первые опыты с гипнозом. Макс Шур, с шармом и юмором изображающий живой и умозрительный дух Ференци, отмечает, что Фрейд обращался с этим учеником и другом словно с родным сыном и что поэтому также и в переписке проявляется полная открытость, позволяющая нам проникнуть в интимные моменты самоанализа Фрейда (Schur 1973, 308). Например, после совместной поездки на Сицилию Фрейд писал товарищу по путешествию (Jones II, 106—107):
6. 10. 10
Дорогой друг,
Удивительно, насколько лучше Вы можете выразить себя в письме, нежели в разговоре. Разумеется, я знал уже очень многое или почти все из того, что Вы пишете, и теперь должен пояснить Вам лишь совсем немногое. Почему я не отругал Вас и тем самым не указал путь к правильному пониманию? Совершенно верно, с моей стороны это было проявлением слабости, но я же не тот психоаналитический сверхчеловек, которого мы смоделировали, и не преодолел в себе обратного переноса. Мне это не удается, как не удается и в отношениях с моими тремя сыновьями, поскольку я их люблю и жалею.