разочарование.
После этого введения перейдем к обещанному рассмотрению типичного случая невроза навязчивых состояний.
КЛАССИЧЕСКИЙ ПРИМЕР НЕВРОЗА НАВЯЗЧИВЫХ СОСТОЯНИЙ
26-летний пациент без предварительной договоренности звонит по телефону во время терапевтического сеанса и просит назначить ему время приема. На встречу он приходит с опозданием более чем на полчаса. Вот как он изложил свои жалобы: «Я больше не хожу на работу, меня одолевают одни мысли: что-то не в порядке, одеваясь, я должен проверить брюки, складки на них, рубашку... при работе — книги, счета, я всегда должен их перепроверить. Потом — руки: чистые они или нет? Если нет, тогда нужно еще раз помыть... Если я перестаю это проверять, у меня появляется страх, сердцебиения, сердце бьется прямо у горла, так что все же приходится опять это делать. Так было и до того, как я пришел к вам. Поэтому я не ушел. Я заставляю себя бороться с этими навязчивостями. Но только изредка мне удается побеждать. Бульшую же часть времени навязчивость сильнее меня».
В ходе дальнейшего интервью пациент начал рассказывать о своих прежних заболеваниях: в двенадцать лет у него было воспаление сердечной мышцы. Причем это каким-то образом было связано с головой. Точно он ничего не знал. Ему никогда ничего об этом не говорили, а просто удалили миндалины. В семнадцать лет с ним три раза случались «приступы»; в первый раз после игры на жаре в настольный теннис, второй раз после того, как он переносил ковер, и в третий раз после физического усилия: перед глазами появилось тогда нечто вроде пламени. Была сделана ЭЭГ. О результатах ему ничего не сказали. Тогда он и не интересовался этим. Теперь же, вот уже шесть недель, он все больше и больше вынужден себя контролировать и мыть руки; почему — он не знает. Все время напрашиваются мысли: «У тебя болезнь мозга, это органический дефект»; особенно с тех пор, как ему рассказали, что он родился синюшным и что он закричал только после того, как получил сильный шлепок по попе.
Из-за нехватки времени я оказался в стесненном положении. Пациент спросил меня, болен ли он органически и о чем говорят симптомы — о заболевании мозга или о неврозе навязчивых состояний, как сказал невропатолог, направивший его к психоаналитику. Я сказал ему, что считаю маловероятным, что он болен
659
органически, но для большей уверенности мне необходимо запросить историю его болезни. Впрочем, я также мог поставить диагноз невроза навязчивых состояний и считал единственно приемлемым средством психоанализ. Пациент согласился. Многочасовой анализ показал, как измучен пациент своим недугом, но также и то, как страдают от него родители. Его отец — пекарь, у него есть своя кондитерская 4, которая была открыта по настоянию матери пациента после того, как не пошло дело в хлебопекарне, и которая должна была перейти к сыну, получившему ради этого после школы образование кондитера, хотя это совсем не соответствовало его желанию. С отцом в семье не особо считались, хотя в своей области он пользовался уважением и, например, состоял в правлении корпорации кондитеров. В доме и в кондитерской господствовала скорее мать. Она не особо советовалась с мужем и не беседовала с сыном, а просто на них давила, следила за их намерениями и давала решительный отпор, если кто-нибудь пытался против нее выступить. Это касалось и отношений сына со своей подругой. С ней он был знаком уже полгода. Он часто встречался с ней, хотя и думал: «Она тоже не так проста, хочет задавать тон». Тем не менее с ней его симптомы были вполне терпимыми. Хуже всего он чувствовал себя дома. Нередко он не мог справиться со своей навязчивостью. Он закрывался в своей комнате. Тогда приходила мать, стучала в дверь и говорила, что в магазине его ждут покупатели.
Уже здесь становится очевидным, что пациент находится в отношениях агрессивной конфронтации со своей матерью, которая его притесняет, навязывает ему магазин, не позволяет самому распоряжаться своей судьбой. Мать контролирует, сколько километров прошла машина, когда сын встречался с подругой, отнимает у него ключи, если он собирается поехать, и следит, когда он возвращается ночью. Она прямо-таки запрещает эти отношения с подругой: он должен жениться на ней и привести ее в магазин для работы. Сын сопротивляется подобным ограничениям, но не осмеливается на открытую конфронтацию, оставляет конфликт нерешенным, с нечистой совестью уезжает от матери, затем проводит несколько приятных часов с подругой, имея возможность совершить с ней половой акт, хотя и сопровождающийся преждевременным семяизвержением, чтобы затем, однако, еще больше страдать от навязчивых явлений. Становится ясно, что эти симптомы навязчивости являются бессознательными мерами наказания пациента за запрещенную матерью радость общения с подругой. С точки зрения матери, судящей об отношениях с противоположным полом по строгим религиозным меркам, поведение сына в высшей степени аморально. На сознательном уровне он держит себя в общем и целом бойко, преступая установленный запрет, бессознательно же себя за это наказывает; более того, даже в том случае, если мать и в самом деле его не упрекает и говорит: так уж водится в жизни, что у молодых людей есть девушки, и они с ними спят. Тем не менее он продолжает страдать, без конца мыть руки, чтобы снова очиститься от греховной в его представлении, нечистоплотной и запретной сексуальной связи.
Аналитику очевидно, что пациент наказывает себя из-за бессознательного чувства вины, поскольку он совершает запрещенные сексуальные действия. Соответствующее толкование хотя и принесло ему временное облегчение, но после следующих встреч с подругой симптомы возобновились с прежней силой.
Стало быть, подруга — это не только любимый, желанный, дарующий счастье объект, но и угрожающий. Пациент вообразил, что ее письма могут быть отравлены. Ему нельзя к ним прикасаться. Иначе может что-нибудь случиться, главное — у него может пропасть потенция. И наконец, пациент находился во власти мучительных переживаний из-за того, что первая сексуальная связь с девушкой для него закончилась гонореей. Ему было тогда семнадцать лет и он впал в глубокое отчая-
660
ние, когда начались выделения, а в члене появились боль и зуд. Он не мог поговорить с родителями, ему было слишком стыдно. Он боялся скомпрометировать себя также и перед врачами. Но еще сильнее был страх того, что гонорея может нанести непоправимый вред половому органу. В конце концов этот страх возобладал над всеми остальными, поэтому он счел страх позора за меньшее из зол и отправился к кожному врачу. Тот хотя и не наказал его, но отнесся к нему с порицанием и упреками, прописал пенициллин, а в остальном, так же как и прежние врачи, оставил его в полном неведении относительно реальных и мнимых опасностей этого венерического заболевания. Поэтому неудивительно, что отрицательное отношение пациента к врачам проявилось также и ко мне как своему аналитику. Мне пришлось расплачиваться за просчеты моих коллег, так как пациент все время заставлял себя ждать, ставил меня в неудобное положение и обвинял меня в том, что его навязчивые состояния никак не проходят. Толкование такого поведения как импульсов мести за вовремя не оказанную помощь и нанесенную врачами обиду принесло облегчение. Кроме этого, я дал пациенту объективную информацию о гонорее, сказал, что при лечении достаточно большими дозами пенициллина она не опасна, а также рассказал о половых органах, об их взаимосвязи с психическими желаниями и о разнообразных нарушениях сексуальной функции из-за неверных моральных установок. Кроме того, часть страхов пациента, что с его головой что-то не в порядке, была понята и истолкована как смещение от вызывающего неприятные чувства полового органа «вверх», к голове. После разъяснения переноса на аналитика враждебных чувств, относящихся к другим врачам, в аналитической ситуации констеллировалось отношение пациента к его подруге. Он стал воспринимать меня точно так же, как ее — как нечто угрожающее и опасное. Ему приснилось, что на него кто-то обрушился и чуть ли не задавил. В него стреляли отравленными стрелами. От такого кошмара он проснулся в холодном поту, сердце колотилось, он не мог преодолеть страх, что с ним, с его головой, сердцем, желудком случилось что-то ужасное. Мысли по поводу этих страшных снов привели к той девушке, от которой он заразился гонореей. С тех пор девушки, да и люди вообще, стали объектами, угрожающими его жизни, к которым необходимо относиться лишь с огромным недоверием. Близкие люди, у которых он искал помощи, также воспринимались как таящие в себе угрозу. Это усугублялось тем, что люди из ближайшего окружения и в самом деле несли в себе эту угрозу: ругающая и контролирующая властная мать, поддерживаемая младшей на два года сестрой. Сестра помогает в магазине, тогда как он, мучимый своими навязчивостями, лежит в постели. В остальном, что касается сестры, то прежде они друг с другом прекрасно ладили. Но с тех пор как она вышла замуж, то целиком стала принимать сторону мужа, ненавистного пациенту шурина, который, в отличие от заразившей его и сделавшей внутренне больным девушки, внушал угрозу своей полнотой. Таким образом, он казался себе всеми покинутым, окруженным со всех сторон угрозами и задавленным. Он пытался найти помощника и защитника в отце, но тот не мог выступить в этой роли, поскольку если не в действительности, то по крайней мере в восприятии пациента, представлял собой жалкого неудачника. Он чувствовал себя брошенным отцом в беде и отданным на растерзание врагам.